В толчею и вонь корчмы заходить всей компанией не стали, Лёдник купил лучшего, что там было, пригодного к употреблению, и пани Саломея, усевшись на скамеечке под кустом сирени, угощала мальчика, который как-то сразу к ней потянулся. Что-то ему напевала, счастливо улыбалась. Прантиш не сомневался, что пани полюбит малыша всем сердцем. Лёдник присел рядом с женой и сыном и любовался идиллической картиной семейного счастья. Кнут пана Гервасия был очень малой платой за это.
А Прантиш пробовал заглушить тоску пивом. И пиво было не очень доброе — не лондонский портер, и тоска была не из тех, что могут за один день рассосаться. Нет, не видел Прантиш в пане Гервасии ничего такого, что делало бы его стоящим панны Богинской больше, чем пан Вырвич. Только что — более богатый да более нахальный. Но Прантиш теперь подхорунжий драгунской хоругви!
От пива приятно кружилась голова. Вырвич отошел к воротам, к густым зарослям жасмина, которые еще светились душистыми белыми звездочками, потому что воркование Лёдников над своим малышом душевного равновесия в его нынешнем состоянии не прибавляло. Начало припекать солнце, будто тиун махнул над ним своей плетью за небрежную работу на панских полях. Все нужно было начинать сначала — собирать по кусочкам душу, искать смысл жизни, возвращать способность верить и любить.
На подсохшей дороге поднялись клубы пыли: несомненно двигался большой отряд. Вырвич напрягся: мало ли что. Время неспокойное. Может, московцы, может, прусаки, может, шляхетский наезд. Но всадники, вооруженные, как на войну, без мундиров и других знаков отличия, подъехали к корчме, быстренько перехватили по кубку вина — и, бросив корчмарю горсть монет, двинулись дальше. Не задирались, не шутили, не норовили заглянуть под юбку какой-нибудь хорошенькой служанке. Серьезные люди, искушенные воины, наемники на службе у временного пана. Прантиш стоял в тени жасмина, сжав зеленое горло полупустой бутылки, будто хотел ее задушить. А потом бросил в траву, даже не допив. Потому что узнал одного из всадников, того, который руководил отрядом. Узнать его было нетрудно: здоровенный, как медведь, с белыми волосами и бровями, с бездонными глазами. Герман Ватман, наемник Богинских.
И Прантиш не сомневался, куда они направляются, — в имение Агалинских.
Молодой драгун не рассуждал. Он подошел как можно более раскрепощенной походкой к Лёднику и сообщил, что должен вернуться за забытой у Агалинских очень дорогой сердцу вещью, за серебряным кордом. Поэтому пусть едут себе в Вильню, а он догонит. А если опоздает — пусть не волнуются. Взрослый пан, не студент.
— За кордом, значит, — скептически бросил Лёдник, видимо, не поверив. — Захотел все-таки попировать с паном Гервасием? Смотри, напьетесь — не подеритесь!
— Постараюсь! — весело сказал Прантиш и двинул подальше от счастливого семейства. Схватил первого встречного мужика за шиворот:
— Где здесь более короткая дорога к Глинищам?
Мужик подумал, почесал голову:
— Разве что вон там, ложбиной проехать. Только по дороге болото будет, где недавно маленький панич с каретой утонул.
Вырвич снова гнал коня окраса спелого каштана и думал, что Полонейка получит то, чего боялась. Интересно, что поручено Ватману: увезти паненку или сделать ее вдовою? А может, решено обоих, без магнатского благословения повенчанных, заточить? Сестру свою пан Богинский, конечно, убивать не станет, а вот в монастырь может отправить.
Дорога была — так, одно название, что дорога. Еле проглядывала, ветви хлестали по лицу, по плечам. А потом и правда началось болото. Конь скользил по глине, в одном месте, оступившись, провалился почти по грудь. А вот и место, где утонула карета, — здесь с болотистой тропой соединялась более широкая, наезженная дорога, по ней вот-вот доберется к имению отряд под командой Ватмана. На перекрестке стоял недавно поставленный дубовый крест — не обычный придорожный оберег, а в память погибших — под ним, на бугорке черной земли, лежали срезанные, еще не увядшие цветы.
Прантиш, выпачканный в глине и тине, с налипшей на одежду ряской, влетел во двор имения Агалинских, как пограничный стражник за контрабандистом:
— Пан Гервасий! Пани Полонея! Немедленно уезжайте!
Агалинский успел уже, видимо, выцедить кружку-другую пива и получить за это от ласковой женушки хороший нагоняй. Услышав, что случилось, он встрепенулся, как петух, проспавший рассвет:
— Ну, я их встречу, гицлей! Орудия подготовлены, сейчас людей вооружу — и.
Полонея, побледневшая, когда прозвучало имя Германа Ватмана, дернула мужа за рукав.
— Напомню васпану, что это не кучка разбойников, а люди моего высокородного брата, генерал-майора и стольника литовского. И он, если что, может сюда целую армию прислать. Васпан будет держать блокаду против целого войска? Войну устроить на все княжество? Я не София Алелькович, а ваша мость — не Януш Радзивилл. Это раньше к вам на подмогу прискакали бы родственники и друзья. Но из-за нашего брака вы — один. Все отвернулись. Едем на корабль!
Пан Гервасий бранился, правда, тихо, но через считаные минуты оба сидели в карете — к счастью, сундуки загрузили еще вчера. На прощание Полонейка поцеловала Прантиша:
— Пусть пан найдет свое счастье! И. простит меня за все. Не буду просить не забывать меня. Наоборот — пусть другая, лучшая, как можно быстрее заставит забыть обо мне. А я никогда не забуду отвагу и доброту пана Вырвича.
И что-то небольшое и тяжелое сунула ему в руку.
Когда карета исчезла из виду, Вырвич осознал, что щеки позорно мокрые. Да что же это — расплакался, как девочка! Потянулся кулаком вытереть слезы — вспомнил о подарке. Крест. Золотой крест на цепи, усыпанный бриллиантами, рубинами, изумрудами, сапфирами. Королевский подарок! Да за этот крест, наверное, деревню купить можно!
Но на душе легче не стало. Прантиш повесил дорогой крест на шею, засунул под рубашку. Что же, прошлый раз, когда княжна послала Прантиша на смерть в полоцкие подземелья, она наградила Вырвича драгоценным кинжалом персиянской работы. Он остался где-то в томашовских подвалах, присвоенный тюремщиком. А когда паненка разбила своему рыцарю сердце — откупилась крестом. Принесет ли он ему большую удачу?
Вырвич направлял коня знакомой болотистой тропой, опустив голову, слушая только собственные тяжелые мысли. Поэтому на перекрестке не сразу заметил, что по большой дороге приближаются всадники. Вот холера! Тоже — воин нашелся! Ворона, а не воин!
Вырвич припустил коня по тропе, надеясь, что с тракта его не успели заметить. Но когда сзади послышались улюлюканье и выстрелы, понял, что попал, как воробей в шапку.
А разогнаться было невозможно — по такой дороге горшки не возят. Пока Прантиш отчаянно раздумывал, не лучше ли соскочить с коня и броситься в заросли, конь споткнулся.
Вырвич успел выхватить саблю — Лёдник хорошо его тренировал, но под пулями особенно не похвастаешь фехтовальным мастерством. Напрасно кричал, что он шляхтич, драгун, подаст на них в суд, — наемники просто делали свое дело. И кое-кого он видел раньше — в Полоцке, когда те вместе с Ватманом сидели в засаде в доме Реничей с заложницей пани Саломеей. А вот и сам пан Герман Ватман — ждет, откинувшись в свободной позе на могучем дрыгканте.
— Приветствую вашу студенческую мость!
— Я дипломированный доктор, васпан, и подхорунжий литовской хоругви! Я возмущен вашим коварным нападением! Я подам петицию его королевской мости! В Трибунал! Как вы осмелились насильно задерживать шляхтича! — Прантиш не убирал руки с эфеса сабли. На Ватмана его горячая речь произвела впечатление не большее, чем муха на кувшин молока.