— И каким это образом пан подхорунжий очутился в этих лесах? И не гостил ли он у одной очень родовитой, красивенькой, но неугомонной персоны?
— Я, ваша мость, готовлюсь отправляться к месту дислокации своей хоругви, у меня нет времени ездить в гости! — Прантиш на ходу сочинял что-то о важных военных поручениях, о которых он не имеет права рассказывать, но Ватман только рукой махнул.
— На всякий случай ваша мость проедет с нами в имение Глинищи. Вдруг встретим там наших общих знакомых? Вот и отметим встречу вместе. Кстати, а где воинственный доктор, бывший слуга васпана? А то он имеет способность возникать в самых ненужных местах, в неудобное время, да еще с сабелькой. Из этих кустов не выскочит?
Вырвич заверил, что профессор в Вильне и в кустах его точно нет, и снова начал возмущаться. Но его никто не слушал. Даже саблю отобрали, хорошо, что не связали, как сноп.
В имение Агалинских, к Прантишеву удовольствию, банде Ватмана попасть так же легко, как ему с пани Саломеей, не удалось. Слуги, очевидно, получили соответствующий приказ. Даже из пушек пару раз выстрелили. Правда, ранили многострадальную белорусскую землю, которую ранами не удивить, а наемники Ватмана выстрелов не боялись. Но каждое мгновение приближало Полонейку к свободе!
Ватман время от времени призывал пана Гервасия выдать панну Богинскую ее брату, но ответа, естественно, никакого не получал.
Солнце все ниже клонилось к лесу. За это время можно было отъехать довольно далеко. Теперь Прантиш был почти уверен, что Полонейка в безопасности.
Когда нападающие прорвались в имение, то убедились, что хозяев нет. Все, чего удалось добиться от слуг, — пан и молодая пани отъехали. Куда — к великому счастью, никто сказать не мог. Наверное, юной пани Агалинской как следует удалось поруководить мужем, и он не кричал на каждом шагу, что отправляется в Америку.
И тогда Прантиш понял, что вскоре ему небо покажется с овчинку. Ватман подошел к молодому человеку, улыбаясь, как хозяин нерадивому арендатору.
— Что-то мне подсказывает: его мость пан Вырвич должен знать, куда направились паны Агалинские. И я верю, что благородный пан Вырвич мне честно об этом расскажет. Потому что пан очень умный и не захочет иметь неудобств, а может, и адовых страданий — еще при жизни и молодым. Из-за женщины, которая ему, между прочим, тыкву вынесла.
Вырвич почувствовал, как между лопатками пробежал холодок.
— Да с чего это пан Ватман решил, что я был в этом имении и что-то знаю?
Ватман подцепил из-за ворота парня тяжелую цепь и вытащил крест, который, оказывается, предательски блестел из-под незастегнутой рубахи.
— А такие ценности у панов Вырвичей в сундуках завалялись? Особенно с гербом «Огинец». Да и слуги пана узнали. Так где Полонея Богинская? Куда они поехали?
Прантиш встряхнул русым чубом. Историю требовалось выдумать трогательную — и длинную, как бабушкино вязанье. И Вырвич проникновенно начал рассказывать о своих нежных, но, естественно, исключительно уважительных чувствах к благородной княжне. О перенесенных вместе испытаниях, приплетая кое-что из их реальных путешествий — особенно романтичной, почти как баллада немецкого миннезингера, получилась история, как взбунтовавшиеся матросы едва не сбросили панну с корабля в бурные волны, а храбрый пан Вырвич ее защитил. И вот молодой Вырвич, прежде чем отправляться на военную службу, решил из-за непреодолимого чувства хоть разок взглянуть на свою прекрасную даму. А она, жестокосердная, откупилась от него золотым крестом, взяв слово, что он забудет ее и не станет ни разыскивать, ни разузнавать. Вот и не знает сейчас бедный Вырвич с разбитым сердцем, куда девалась его любимая с проклятым паном Гервасием Агалинским, счастливым соперником.
Ватман внимательно выслушал. Даже ни разу не перебил. Сочувственно кивал головой. А потом просто подал знак, и пана подхорунжего ловко скрутили, не обращая внимания на пинки и пощечины, которые тот щедро раздавал, а потом у его носа оказалось блестящее, острое, как взгляд мытаря, лезвие турецкого кинжала.
— Ну, откуда начнем с пана сдирать шкуру? Может, с лица — чтобы ни одна девица больше не посмотрела, а то перепортил их, видать, за свою недолгую, но шкодливую жизнь.
Вырвича крепко держали, заломив руки. Глаза Ватмана казались совсем белыми, как болотный туман. Кто-то схватил недавнего студиозуса сзади за волосы, заставив запрокинуть голову. Прантиш сжал зубы. Лезвие нежно, как сухая травинка, тронуло его щеку.
Главное — Полонейка в это время мчится в карете. Пусть с другим. Пусть даже забыв о бедном шляхтиче из Подневодья.
— Отпусти парня!
Лезвие убралось. Прантиш открыл глаза.
Балтромей Лёдник стоял в спокойной позе, опустив саблю, черные волосы завязаны на затылке в хвост — значит, подготовился к серьезному бою. За его спиной медленно опускалось, наливаясь усталым багрянцем, солнце, и лицо доктора казалось темным, почти зловещим.
— Я так и думал, доктор, что ты выползешь, как уж из кустов.
Ватман игрался с кинжалом, как дитя с погремушкой, и глаза его были теперь не белые, а бездонно-алые.
— Отпусти парня, Ватман, — сурово повторил Лёдник.
— А если не отпущу, что ты мне сделаешь? — насмешливо спросил наемник.
— А вот что! — Лёдник поднял руку, и из-за деревьев, что росли вокруг имения, показались люди. Много людей. Не жолнеры — мужики. В свитках, в полотняных рубахах. Но с вилами, косами, топорами, цепами, а кое-кто — с ружьями и гаковницами. Особенно опасно выглядели пришельцы, вооруженные саблями и пистолетами, одетые в вывернутые кожухи. У них были суровые, обветренные лица людей, привыкших скрываться, защищаться, спать на голой земле. Прантиш узнал некоторых. Это же те, что приходили к проклятой мельнице, где Лёдник спасал обвиненную в ведьмарстве Саклету. Лесные братья и жители деревни Корытники, где Лёдник лечил и раздавал деньги. Конечно, за всемогущим доктором они сейчас пойдут куда скажет. Да и пан Агалинский, очевидно, сдержал слово и улучшил своим подданным, которые пекли хлеб из коры, условия жизни.
— Они не испугаются и не отступят, Ватман, — сурово проговорил Балтромей. — Ты со своей компанией учиняешь откровенный наезд на имение шляхтича. Любой суд признает, что его хозяева имели право вооружить своих людей и защищаться. Отступись. Разбитый кувшин не склеишь. Панны Богинской больше нет — есть пани Агалинская, а ее муж отказался от приданого, и оснований судиться нет.
Ватман ненавидяще прищурил бешеные глаза.
— Тварь ты скользкая, доктор. Сколько ты еще будешь возникать на моем пути? Ни в море не утонул, ни в Ангельщине не убили. И даже за то, что ни с чем приехал, паны тебе простили. Может, ты колдовство употребляешь? Тем более обязан тебя остановить.
Наемник положил руку на эфес сабли.
— Давай так. Мы с тобой — один на один. До смерти. Если ты победишь — мои люди уйдут. Никого не тронут. Слышите? — повернулся к команде, те загудели в знак согласия. — А если победа за мной. — Ватман зловеще усмехнулся, — уйдут твои люди.
— Ты можешь просить только о том, чтобы вам позволили уйти, — строго промолвил Лёдник. — И сейчас же отпусти пана Вырвича, иначе никаких переговоров!
Наемники Ватмана мрачно столпились в кучку вокруг предводителя, целиться им приходилось во все стороны — так как и слуги из имения опомнились и присоединились к защите от наезда. Преимущество явно было не на стороне посланцев князя Богинского.
— Отпущу этого вруна, если согласишься на дуэль! — заявил Ватман.
— Бутрим, не соглашайся! — прокричал Прантиш, пытаясь вывернуться из рук наемников. — Это ловушка! Мы и так победим!
— Пан доктор, позвольте, мы их перестреляем, как тетеревов! — воскликнул из-за дерева мужик, у которого от нетерпения ружье подрагивало в руках. — У нас охотники — в глаз белке попадают!
Ватманские люди уныло переглянулись — желания героически умирать за чужое дело у них точно не было. И Ватман не мог этого не понимать.
— Давай, Герман, не дури. — ворчливо проговорил Лёдник. — Сам видишь — шансов у вас нет. Просто отпустите парня и безо всяких дуэлей уходите. Нечего кровь понапрасну лить, ни свою, ни чужую. И так ее слишком много проливается.