— Спасибо, — сказал Пономаренко, вытаскивая коробку. — Со мной московские папиросы. Попробуйте их.
Гаррис и Кент взяли по папиросе. Полковник долго вертел папиросу в руках, рассматривая странный картонный мундштук, прежде чем решился закурить. Папироса ему понравилась.
— Гм, — проговорил он, — московские… — И неожиданно спросил: — А капитан э-э… большевик?
— Да, — ответил пилот. — Я член Коммунистической партии.
Наступила пауза. Потом Гаррис заторопился: надо лететь, они и так потеряли много времени зря; право, следует поторопиться!
Пономаренко объяснил, что при посадке повреждено шасси — в сумерках он не заметил камня. Гаррис вздрогнул, и шрам на его лице проступил темной, почти черной полосой.
Заметив, что американец волнуется, Пономаренко поспешил успокоить его: авария небольшая, ее уже исправляют. Полчаса, и все будет в порядке.
Настроение Гарриса упало. Он насупился, что-то проворчал, поплелся к скале и уселся на разостланное у ее подножья пальто. Русский и американский пилоты устроились неподалеку и вновь закурили.
— Давно летаете, капитан? — спросил Кент.
Советский летчик объяснил, что с самолетом познакомился только в войну, а до этого в армии не служил. Кент осведомился о том, как выполнено сегодняшнее задание. Пономаренко оживился.
— Этот завод мы искали две недели! Там делали жироскопы к самолетам-снарядам и торпедам. И сегодня завод перестал существовать.
— Надо полагать, что славно поработали ракетчики? — вставил тоном знатока Гаррис.
— Нет, — сказал русский пилот. — Мы просто рискнули спуститься пониже. И у немцев сдали нервы. Внезапно по нас был открыт сильный огонь. Он-то и позволил установить местонахождение отлично замаскированного объекта. Рискнули и выиграли!
— Выиграли, — буркнул Гаррис. Его раненая рука горела, и это ухудшало и без того скверное настроение полковника.
Кент с любопытством глядел на своего русского коллегу. Вот только… И неожиданно для самого себя он вдруг спросил:
— Правда ли, что в Советском Союзе всякий, кто женится, должен получить разрешение властей?
Пономаренко расхохотался.
— Вы напрасно смеетесь, — с укоризной проговорил Гаррис. — На вашем месте я бы…
— Смеюсь потому, что этот вопрос мне уже задавали, и не один раз!
— Вот видите!
Пилот оборвал смех.
— Мне и смешно и печально. Такие же нелепые вопросы нам часто задают ваши соотечественники, приезжающие в Советский Союз. Но — только в первые дни. А потом они стыдливо просят извинений. Но это не меняет дела. Нелепые слухи распространяют про нас американские газеты. Чего они добиваются?
— Чего добиваются? — спросил Гаррис. Он приподнялся на локте и в упор смотрел на советского летчика. — О, они добиваются многого. Они хотят, чтобы в вашей стране пышным цветом расцвели демократия и прогресс. Перед вами широко раскрывается сокровищница американской культуры.
Пономаренко нахмурился.
— Мы не все можем перенять у американцев, — сказал он.
— Что же именно? — удивился полковник.
— Многое. Например, электрический стул, суды Линча, гетто и резервации! — Он помолчал и твердо заключил: — Да, и еще многое другое… Простите, пойду взглянуть, как идет ремонт шасси.
Пономаренко ушел, и Патти с негодованием обернулась к Гаррису.
— Вы напрасно затеяли этот разговор, — решительно сказала она. — Вы обидели этого славного парня!
— Не вашего ума дело, Джонсон, — огрызнулся Гаррис.
— Я думаю, что Джонсон права, сэр, — сказал Кент. — А газеты могли и соврать. Они так часто печатают ложь.
— Иной раз нужна и она, Кент!
— Оставьте! Ложь всегда ложь и всегда отвратительна.
Кент чувствовал себя очень плохо. С каждой минутой все больше давала знать о себе рана — он потерял много крови. Внезапно летчик качнулся и упал бы, не поддержи его Патти. Девушка усадила Кента на камень, расстегнула воротник, потерла виски. Вскоре он пришел в себя.
— Не волнуйтесь, — сказал Кент, слабо улыбнувшись. — Ничего страшного… уже прошло.
— Я так перепугалась!…
— Перепугались… Вы любите меня, Патти?
— Не надо сейчас об этом…
— Нет, — сказал Кент, — вы должны ответить. Скоро мы расстанемся. Кто знает, выпадет ли мне снова счастье везти Джорджа Гарриса и его секретаршу Патти Джонсон!… Вы должны дать мне слово, Патти!
— Боже мой, сейчас, Дэвид?
— Да. Вы думаете я не начал бы этого разговора раньше? Но легко сказать — раньше. Конторщик с перспективой стать старшим конторщиком — и все. А теперь я офицер, пилот. Еще год-другой, и у нас будет достаточно денег, чтобы устроить себе гнездо — пусть на первое время. Кроме того, после войны все будет иначе. Так говорил президент. Так пишут газеты… Ну, Патти? Вы молчите. Быть может, у вас есть другой?
Девушка покачала головой.
— Я люблю только вас, Дэвид…
Вернулся Пономаренко. Он сообщил, что дело идет к концу. Машина скоро сможет подняться в воздух.
— Идите сюда, капитан, — позвал его Гаррис. — Так, садитесь.
Полковнику хотелось сказать что-нибудь приятное за ту хорошую весть, которую принес ему этот симпатичный русский пилот, пусть немного резкий и самонадеянный. И он заявил, что Пономаренко скромничает, не считая свой прилет за американцами услугой. Это не так. Это услуга. Больше того, это подвиг! Так же хорошо ведут себя на фронте многие советские воины, и американцы поэтому весьма ценят своих союзников.
— Да, да, — сказал Гаррис в заключение. — И в подтверждение этого я хочу вам рассказать об одном письме. Только вчера я получил его из Штатов. Пишет мой старинный друг Арчибалд Дермонт. Лет сорок назад он начал со стрижки овец в Иллинойсе. Теперь Арчи — владелец крупной фирмы. Он член конгресса и весьма уважаемый человек… Словом, то, что у вас называется «капиталистическая акула» или что-то в этом роде…
Пономаренко улыбнулся.
— Что же пишет ваш друг? — с любопытством спросил он.
— О, Дермонт в курсе всех дел Белого дома. И он утверждает, что теперь со всей уверенностью можно говорить о решительном повороте во взаимоотношениях американцев и русских.
— Время покажет, — неопределенно заметил пилот.
— Нет, нет, он прав!… И Советы должны по достоинству оценить ту гигантскую и бескорыстную помощь, которую им щедрой рукой шлет преданный заокеанский друг… Вы понимаете меня?
— Как вам сказать, — Пономаренко помедлил, потом решительно вскинул голову. — Вот прибыл один пилот из Мурманска. Он рассказывает: американский транспорт доставил туда зерно. Выгрузили его и… сожгли. Зерно было заражено страшным вредителем.
Гаррис развел руками.
— Недосмотр, надо полагать…
— Будем надеяться, что так…
— И — к делу! Так вот, Дермонт утверждает, что у нас очень положительно оценивают перспективы нашего послевоенного сотрудничества. Ваша страна — это такое широкое поле деятельности для предприимчивых людей с деньгами!
— «Поле деятельности», — усмехнулся Пономаренко. — Хотелось бы, чтобы у вас по достоинству оценили все то, что делает и будет делать наш народ для всего человечества. Вот что могло бы лечь в основу нашей прочной дружбы. А сейчас…
Гаррис вскочил с места. Он хотел что-то возразить, но Пономаренко жестом остановил его.
— А сейчас — вот вам пример. Вообразите: стоит дом, в нем два этажа, и каждый из них занимает семья. Шайка бандитов ломится в дверь. Может вас удивить, что квартиранты верхнего этажа спешат на помощь живущим внизу? Ведь надо быть идиотом, чтобы не сделать этого. Победив внизу, бандиты устремятся наверх. И разве не смешно такую помощь выставлять как некое геройство? Это даже не помощь. Это — самооборона!
— Из этого я заключаю, что вы плохо знаете американцев, — торжественно сказал Гаррис.
Патти горячо воскликнула:
— Да, да, — не все такие, как… Дермонты!
Пономаренко пожал плечами.
— Мы и не думаем так. Но ваши Дермонты еще сильны.
— Оставьте Дермонтов в покое и бросьте ваши пропагандистские разговоры, — грубо прервал его Гаррис. — Право, вы рассуждаете, как марксистский теоретик.