* * *
Полированная ореховая мебель кабинета гармонично сочеталась с развешанными по периметру гобеленами. Сквозь потолочные балки, как и во всем доме, проглядывала крыша. На одной из стен, в промежутке между двумя невысокими резными стеллажами, плотно, спускаясь от самого потолка, в кажущемся беспорядке были закреплены десятка три разнообразных сабель, шашек и палашей. Тихо потрескивая в небольшом изящном камине, сложенном из грубого камня и отделанном белым с красноватыми прожилками мрамором, горели поленья.
Высокий седой мужчина в широком балахоне, надетом поверх сиреневой рубашки с узеньким коротким воротником, заворожено смотрел на огонь. Пламя мерцало на тонкой золотой оправе очков, играло в большом изумруде перстня, ложилось тенями на не по годам морщинистое лицо. Его стройная сухощавая фигура намекала на здоровый образ жизни, но лицо старило. Всему виной, как определил Палыч, скорее всего, были постоянно испытываемый стресс и частое употребление алкоголя.
Это был Горский. Он ни о чем не думал, он просто смотрел на огонь. Он страстно желал покоя и не мог, или не хотел себе его позволить. Дела буквально сжирали его, не давая ни на минуту расслабиться. Он не доверял никому, даже собственной дочери. Ольга, как ему казалось, его совсем не любила, только терпела, что ли, как отца.
Дочь сейчас гостила у него в горном доме. Каждый год она прилетала на день рождения отца из Аргентины, где уже несколько лет жила постоянно. Она проводила с отцом день или два, затем с неделю отдыхала и наслаждалась видами заснеженных, покрытых лесом гор, каталась на лыжах и снегоходах, летала на вертолете. Горский, несмотря на важные дела, находился тут уже два дня, специально ради Ольги. Теперь, когда он, наконец, собрался с мыслями, он решил оставить дочь на попечение охраны и улететь, но внезапно разыгралась непогода. Всегда крайне предусмотрительный, он зря не рисковал, вот и сейчас он предпочел переждать и отложить вылет.
Процесс созерцания был прерван. Краем глаза Горский заметил шевеление у портьеры.
- Давай, Василий, говори смелее, не молчи, - сказал он.
- Борисов задержал двоих недалеко от дома, - хмуро сказал Василий, - один из них оказался проходящим в разработке у нашей службы контроля.
- По какому делу?
- Что-то касаемо Тихой, там фигурирует некая Марина Милев екая.
- Да, да, припоминаю, - как бы про себя произнес Горский, продолжая неотрывно смотреть на огонь, - что они тут делают? Где Тихая, а где мы...
- Борисов поместил их в нижний уровень, когда будет возможность, сразу отправит в Покровское.
- Хорошо. Ступай. Да, скажи Борисову, чтобы через час доложил мне, что эти двое тут забыли.
Василий бесшумно удалился, а Горский порадовался небольшому происшествию, отвлекшему его от печальных дум. Что-то не давало покоя хозяину дома, нечто неуловимо тревожное. Дела шли не слишком гладко, но в целом сносно. Инцидент с высадкой коалиционных сил на нашем побережье на Горском никак не отразился. Несомненно, это был результат тщательно спланированных мероприятий, каждодневного, кропотливого труда тысяч людей созданной им «империи», но что же тогда его тревожило?
Он вдруг ощутил, что при упоминании о Тихой это свербящее нечто с новой силой возникло в подсознании.
Хорошо, давайте разберемся, - сказал Горский самому себе, в уме раскладывал факты, - чего мне должно бояться? Смерти?
Нет, смерти он не боялся. Или все же боялся? Да, он страстно хотел жить, наслаждаться плодами своего труда, красотой и прелестью жизни, свободой и славой. Вот! Вот чего он боялся наравне со смертью. Боялся быть бесславным, пропасть в круговороте времени, как миллионы других простых, бесполезных людишек. И что же Тихая? - вернулся к прежней мысли Горский, - ах, да - неуловимая леди. Ему докладывали об этом деле. Его служба контроля приняла решение на ее устранение, но воплотить свой замысел до сих пор не смогла. Тут может быть только одна причина. В игру включился кто-то серьезный, но пока что неизвестный Горскому. Конкурентов, как таковых, у него быть не могло, ни одному здравомыслящему человеку и в голову не придет лезть в его дела. Неужели кто-то из правительства оборзел? Кому это его Тихая Роща помешала? А может быть люди Оливера? Нет, вряд ли, зачем это им?
- Я думала, ты улетел, - прервала его размышления Ольга. Она подошла к отцу, плюхнулась в рядом стоящее кресло и вытянула ноги, положив одну на другую, - о чем грустишь?