— Как же быть? — спросила Татьяна тихо.
— Положиться на своих друзей. Я ваш друг. Вы меня поняли?
— Поняла…
— Пишите, — совсем мягко сказала Погожева.
Татьяна послушно взяла ручку. Перо легко скользило по бумаге. Но буквы получались неровными, закошенными вправо.
Теперь поставьте число и подпись, — закончив диктовать, предложила Серафима Андреевна.
Татьяна нехотя повиновалась.
— Хорошо, — сказала Погожева. — Переверните страницу и напишите номера воинских частей, дислоцирующихся в гарнизоне.
— Я не знаю, — испуганно прошептала Татьяна.
— Плохо, — укоризненно заметила Погожева. — Плохо в первый же день врать своему коллеге. На библиотечных карточках вы указываете номера воинских частей. Кстати, вы не забудьте написать фамилии и воинские звания известных вам офицеров.
У Татьяны было такое чувство, будто она летит в пропасть. Но еще долго-долго не будет дна с его острыми скалами, а только страх, незнакомый и липкий.
Столбик номерных знаков воинских частей получился совсем коротким. Список офицеров — чуть больше.
— Мало, — сказала Погожева.
— Больше не помню.
— Верю. Даю день сроку. За это время составьте мне полные списки по картотеке.
Татьяна ничего не ответила.
— Переверните еще страницу, — продолжала Погожева. — Пишите: «Расписка». С новой строки: «Я, Дорофеева Татьяна Ивановна, получила от сотрудника германской разведки за переданную мной информацию военного характера аванс в сумме десять тысяч рублей». Прописью. Так. Число. Подпись.
Погожева взяла одну из трех пачек, подвинула к Татьяне.
— Десять тысяч в сторублевых купюрах. Считайте.
Татьяна подняла пачку, повертела. Ответила:
— А что считать? Они же запечатаны.
— Спасибо за доверие, — усмехнулась Погожева. Она встала. Взяла тетрадку.
— Опустите пистолет, — попросила Татьяна.
— Не волнуйтесь. Теперь я не стану в вас стрелять. Но предупреждаю. Не делайте глупостей. Если меня арестуют, ваши расписки попадут в русскую контрразведку. Не думаю, что вы сможете убедить их в своей невиновности. Там работают непокладистые люди. Ясно?
— Ясно.
— Я попрошу вас, моя милая, обменяться со мной одеждой. Дайте мне свое пальто, платье…
Меньше чем через десять минут переодетая Погожева уже стояла в прихожей. Прощаясь, она сказала:
— Ваша агентурная кличка — Кукла. Не знаю, смогу ли я сама поддерживать с вами контакт. Возможно, придет другой человек. Пароль: «Мне известно, что у вас есть пианино». — «Оно испорчено». — «Могу предложить в обмен мешок картошки». — «Спасибо. Мне нужна мука».
Снова Жан
Чирков всю вторую половину дня с группой солдат обследовал каменоломни. Вернулся лишь вечером, усталый, голодный, злой. Результаты были весьма и весьма скромные. Остатки дымовой шашки (могли баловаться дети) да следы, не очень конкретные, свидетельствующие лишь о том, что еще недавно кто-то использовал штольни в качестве склада.
Каиров сказал Чиркову:
— Вы свободны. Ужинайте и отдыхайте.
Сам же пешком отправился в гостиницу Дома офицеров.
Стемнело. Дождя не было. Но воздух весь был пронизан сыростью. И морем, и нефтью… Возле Дома офицеров разговаривали люди. Двери хлопали. И пятна света, словно шары, скатывались по мокрым ступенькам.
В фойе Каиров увидел афишу кинофильма.
Нет. Он не пошел в кино. Усталость и недомогание сковали его, сделали вялым. Поднявшись в номер, он, не снимая шинели, упал на кровать. Закрыв глаза, около четверти часа лежал неподвижно.
Потом в дверь постучали. Вошла горничная — низкого роста старушка. Лицо у нее было дряблое, точно тряпка, но улыбка приветливая, глаза моложавые. Она сказала:
— Давайте я поменяю вам постель.