Штокман умолк. Пристально посмотрел на Сованкова: — Вопросы есть?
— Может, мне поменять фамилию?
— Нет. Будете работать под своей фамилией, с подлинной биографией. Ваша агентурная кличка — Японец.
— Почему?
— Так нужно. Если вопросов больше нет, до свидания, господа. Приятной вам ночи.
Паутина
Герр Штокман знал цену копейке. Не успел Сованков поселиться на Черноморском побережье, как уже через неделю пришел к нему человек с совершенно незапоминающимся лицом и объявил себя другом Фрица.
Пробыл он у Сованкова около месяца. Обучил его тайнописи, фотографии, некоторым приемам шпионского ремесла.
Затем Сованков устроился учетчиком в управление порта. Немецкую разведку интересовали сведения о товарообороте порта, тоннаже судов, политическом настроении в среде рабочих, интеллигентов, обывателей…
В четырнадцатом году, когда началась мировая война, отрабатывать немецкие деньги стало хлопотнее, опаснее. За шпионаж грозила смертная казнь. Между тем в доме Сованкова время от времени появлялись хмурые, молчаливые люди с тяжелыми чемоданами. А потом в порту взрывались суда, горели склады…
Осенью 1919 года связь с «друзьями Фрица» прервалась. Сованков женился. Но вскоре жена умерла от сердечного приступа, не оставив ему детей. С тех пор он жил бобылем в своем небольшом доме при запущенном фруктовом саде…
Никто не ждет вечно наград или наказаний за совершенный проступок. Проходит время, туманится… И былое кажется сном.
Летом 1935 года Сованков увидел возле своего забора семью. Сразу было понятно, что это курортники. Мужчина в соломенной шляпе и белом чесучовом костюме. Моложавая женщина в сарафане. И двое мальчишек дошкольного возраста.
Мужчина устало и невесело произнес:
— Нам сказали, что вы сдаете комнату.
— Никогда этого не делал, — ответил Сованков.
— Как же нам быть? — сокрушенно спросила женщина. — У меня подкашиваются ноги.
Сованков пожалел ее. Чем-то она напоминала ему покойную жену.
— В доме четыре комнаты, — сказал он. — Я живу один. Пожалуйста, поселяйтесь. Только постельное белье стирайте и меняйте сами.
Так они и поселились у него, эти люди из Ленинграда. Прожили четыре недели. А в день отъезда мужчина в соломенной шляпе вызвал Сованкова в сад. И тихо, чтобы никто не слышал, сказал: «Петр Евдокимович, знаете, я лучший друг Фрица».
Подкосились ноги у Сованкова. Словно лодка, закачался в глазах белый свет. Опустился он на скамейку. Задохнулся…
— Вы не волнуйтесь, Петр Евдокимович. Ничего особенного от вас не требуется. Живите как и жили. Пустячная информация. Только информация. Раз в месяц будете посылать письмо по оставленному мною адресу.
— Что я должен писать?
— То, что и раньше. Сущие пустяки. Какие корабли приходят в порт, какие уходят. Что привозят, что увозят. Характер продукции местных заводов. Станция назначения для грузов…
— Я ничего об этом не знаю.
— Понимаю… Проявляйте неназойливый интерес. По мере возможностей.
— А если я откажусь? Я же тогда по глупости, по молодости…
— Не думаю, чтобы вам удалось убедить в этом органы НКВД.
Молчал Сованков тяжело, придавленно. Потом сказал:
— Уж долго вы не приходили. Свыкся с мыслью, что нормальный человек…
— Великолепно! Это лучшее, что может быть. Мы на вас очень рассчитывали. Мне поручено передать вам солидную сумму денег…
Это неправда, что деньги не пахнут. Сребреники за предательство пахнут страшнее и отвратительнее, чем самая мрачная свалка. Если иуда не способен использовать их для разгула и сластолюбия, они тяготят его, как трудная, опасная ноша.