Воронин бросил дичь, не сказав «здравствуйте». Полковник повернулся, протянул руку. Воронин пожал руку и недовольно пробурчал:
— Стар я почтарем по горам мотаться… — Он достал из кармана примятое письмо в самодельном конверте, отдал полковнику. Потом вынул из-за пазухи бутылку водки: — Едва не угробил. Ноги чужими стали. Ревматизма…
Полковник взял бутылку. Удивился:
— «Московская» ?
Воронин кивнул.
— Откуда?
— Постояльцы наделили.
Что за новости? Кто такие?
Воронин неопределенно повел плечами. Закусил нижнюю губу.
— Требухов! — позвал полковник.
Юркий мужчина, с круглым, рассеченным вдоль правой щеки лицом, поспешил к костру.
Полковник кивнул на дичь:
— Займись!
— Слушаюсь, господин полковник! — Осклабившись, Требухов посмотрел на Воронина, потом нагнулся и взял тетеревов.
— Пошли, Сергей Иванович, — сказал Козяков.
В шалаше на земле лежал ковер. И еще два ковра висели. Кроме постели, накрытой коричневым одеялом из верблюжьей шерсти, в шалаше был изящный столик на гнутых ножках и грубо сколоченный табурет.
— Садись, Сергей Иванович.
Егерь опустился на табурет. Полковник — на постель. Читал письмо, щуря глаза. И выдох был тяжелый, как у простуженного. Повертел конверт, перегнул пополам и спрятал под подушку.
— Скучно ей, — сказал раздумчиво. — Ну да ладно! Теперь выкладывай, что за постояльцы.
— Геологами называются… Камни ищут.
— Красный конгломерат?
— Мне не докладывали.
— Много?
— Трое. Один профессор. Два чином поменьше.
— Анастасию видели?
— Пока нет… Она из боковушки не выходит. Затем и шел, чтобы посоветоваться. Может, убрать их, да и концы в воду?
Не пойдет… Твой дом должен быть чист, как стакан, из которого пьют. Пусть девушка не прячется. Она твоя племянница, приехала из города старикам по хозяйству помогать. И смотри, Воронин, если с Анастасией что приключится! Запомни, я не господь бог. Я ничего не прощаю!
Воронин недобро усмехнулся:
— С барышней все будет в лучшем виде… О себе подумайте, господин полковник. В Курганную целый эшелон красных конников прибыл.
— Пугаешь?
— Предупреждаю… Знать, не грибы они собирать приехали.
Козяков обхватил ладонью лоб и, не глядя на егеря, спросил:
— На почту ходил?
— В среду пойду. Не могу так часто… Я человек простой. Не люблю привлекать внимание.
Положив локти на колени, Козяков согнулся, будто у него случились колики в животе. Потом резко выпрямился. Раскупорил бутылку. Крикнул:
— Требухов! Стаканы!
— Я не буду, — сказал Воронин. — Моя дорога дальняя.
— Ты сделался слишком боязливым для своей профессии.
— Моя профессия — егерь.
— Знаю, что егерь… И все же… Красных конников ты боишься. На почту ходить боишься. Хлебнуть на дорогу водки боишься!
— Лес к осторожности приучил.
Водка заполнила стаканы на треть. Но запах сразу полез в нос. И Козяков морщился, когда пил, и Воронин морщился тоже…
Похрустывая огурцом, полковник сказал:
— Я шучу, Сергей Иванович. Шучу… Иначе в твоих местах одичать можно.
— Зачем так?
— А как? Места дивные… Но зимовать здесь в мои планы не входит! Я уверен, что на белом свете есть более теплая зима, нежели в предгорьях Северного Кавказа. Да и Настенька у меня на шее висит, хоть и ночует под твоей крышей. Слушай внимательно… В субботу пойдешь на почту… — Козяков опять взялся за бутылку, на какие-то секунды задержал ее в руке, потом поставил на стол. Раздумчиво сказал: — Меня беспокоит только одно: почему Бабляк не подал условленного сигнала? Теперь та же история повторяется с Хмурым… Если письма не будет, достань мне зимнее расписание поездов. Жду тебя в воскресенье. Понял?.. И не трусь. Со мной бедным не будешь. Я бумажками не расплачиваюсь. Бумажки в наше время только для одного дела годятся, если рядом лопуха нет.
— Я вам верю, — сказал Воронин. — Вы дворянин. Человек чести. Вы за идею маетесь. А дружкам вашим я не верю. И вы не верьте. Ворюги они…
— Тише! — оборвал его Козяков. — Прикончат. И я воскресить не сумею.
Воронин промолчал. Собрался было уходить, но вдруг сказал: