На сцене появляется Вергилий
Примерно в это же время Цезарь Октавиан, торопясь удовлетворить ожидания ветеранов, устроил для некоторых из них поселения на территории Мантуи, которая до тех пор оставалась свободной от поборов. Именно на этой земле родился Вергилий, и появление новых колонистов сыграло в его личной и поэтической судьбе решающую роль, превратив его в одну из знаковых фигур эпохи Августа.
В то время он сочинял стихи в стиле сицилийского поэта Феокрита. В этих идиллических творениях, названных «Буколиками», пастухи воспевали радости любви. Автор поместил своих героев в вымышленную страну — такую же жаркую, как Сицилия, и где природа, населенная, как и на берегах Минция, его родной реки, целым сонмом сельских божеств, пребывала в постоянном трепетном движении. Этой провинцией управлял в то время Азиний Поллион — личный друг Антония. Он и сам писал стихи и в те жестокие годы уже пытался заниматься тем, что впоследствии стало называться меценатством. Как ни трудно нам в это поверить, но люди той эпохи, вынужденные жить на вулкане римской политической жизни, относились к музам с восторженным почтением. И Азиний Поллион всячески помогал Вергилию, в котором угадал настоящего большого поэта.
Очень скоро Вергилию открылось, что и благословенная Аркадия не может служить достаточно надежным прибежищем против исторических потрясений. Мы не знаем, стал ли он лично жертвой конфискаций, сопровождавших водворение новых колонистов, но, как бы там ни было, именно он взял на себя роль рупора мелких собственников, изгнанных из родного дома бесцеремонными солдатами. Каждый из них подписался бы под словами его Мериса:
Пастуху Титиру повезло больше. Сумевший сохранить свое добро, он воспевает божественные благодеяния:
Нет сомнения, что под этим богом подразумевался Цезарь Октавиан, и хвалы, расточаемые ему Вергилием, означают, что поэт наверняка ездил в Рим отстаивать либо собственное имущество, либо имущество кого-то из знакомых и в этой поездке познакомился с кем-то, кто рассказал ему о Цезаре. Этот «кто-то» оказался достаточно красноречивым, чтобы убедить поэта покинуть своего прежнего благодетеля, обладавшего поэтическим дарованием ровно в такой степени, какая позволила ему увидеть в Вергилии истинного гения, и перетянуть его на сторону Цезаря. И звали этого нового знакомца Меценат. Меценат прекрасно понимал, сколь весомым в надвигающейся борьбе может оказаться поэтическое слово, поскольку знал, что собой представляют люди, творящие политику, — все они, как правило, отличались тонким литературным вкусом. Что изменилось бы, если бы Вергилий остался в лагере Антония? Наверное, ничего. Вергилий не входил в число людей, определявших ход истории. Вряд ли связанные с Востоком далеко идущие планы Антония заинтересовали бы мелкого италийского землевладельца.
Любовь и политика
Между тем юному богу, которого он прославлял, явно не хватало хороших манер. Впрочем, его недруги выглядели не лучше. После падения Перузии Фульвия, прихватив с собой обоих сыновей, родившихся в браке с Антонием, покинула Италию. Цезарь Октавиан отметил ее отъезд эпиграммой, которая обошла весь Рим и наверняка достигла слуха Антония. Ее форма и особенно ее концовка так понравились жившему на сто лет позже признанному виртуозу этого жанра Марциалу, что он воспроизвел эпиграмму в качестве примера «римской откровенности»:
«Поскольку Антоний целовал Глафиру, Фульвия повелела мне целоваться с ней. Чтобы я целовался с Фульвией? А если Маний попросит меня переспать с ним, мне что, тоже соглашаться? Ну уж дудки, я не сумасшедший. «Поцелуй меня, — говорит она, — а не то враги до гроба!» Хо-хо! Да мне моя палка дороже самой жизни! Горнист! Труби в атаку!» [70]