Но если азарт в игре его развлекал и всегда дарил надежду на выигрыш, то в суровой реальности свою битву он проиграл. Казалось, боги отвернулись от сына Цезаря, и он, неспособный обуздать Фортуну, с новым жаром окунулся в игру, словно ждал, чтобы кости довершили дело его гибели. Он забросил их так далеко, что потерял из виду, не в состоянии заглянуть на дно зловещей пропасти, куда вместе с ними рухнули и все его надежды.
Он вел себя вызывающе. Чего стоили одни его заявления, что он одержит победу над Секстом Помпеем даже вопреки воле его покровителя Нептуна! И уж вовсе неслыханной дерзостью прозвучал его приказ убрать статую Нептуна из торжественной процессии, которой открывались Римские игры, проходившие в сентябре, после его возвращения в город [87].
Испытание, выпавшее на долю Цезаря Октавиана, не только прояснило его характер, но и закалило его. Понесенное им поражение, пусть в нем и не было его личной вины, наносило заметный урон харизме сына Цезаря, вся политическая карьера которого до сих пор строилась на счастье (felicitas), понимаемой как сочетание личных заслуг и божественного покровительства. Особенно неприглядно его военная бездарность выглядела на фоне побед, одержанных сторонником Антония над парфянами — побед, которые Антоний немедленно использовал как доказательство собственной felicitas. Почувствовав, что его положение пошатнулось, Цезарь Октавиан реагировал с болезненным нетерпением, пытаясь выставить себя жертвой высшей несправедливости, а свой провал — местью враждебного божества, недовольного его высоким предназначением.
Впрочем, скоро лихорадочное возбуждение уступило в его душе место взвешенной трезвости, позволяющей из самой невыгодной ситуации извлечь максимум пользы. Вовремя вспомнив о своей роли лидера партии, он постарался обратить свое поражение в средство сплотить вокруг себя сторонников, а заодно проверить их способность к энергичным действиям. От каждого из них он потребовал внести свой вклад в восстановление погубленного флота, необходимого для продолжения борьбы. Главные свои надежды он связывал с двумя самыми верными соратниками — Меценатом, которому он поручил уговорить Антония совместно выступить против Секста Помпея, и особенно Агриппой, недавно одержавшим в Галлии несколько блестящих побед, свидетельствовавших, что боги не навсегда отвернулись от его группировки. В начале 37 года он вызвал к себе Агриппу, добившись от сената разрешения встретить его как триумфатора. Но Агриппа отказался от высокой чести, рассудив, что с его стороны было бы бестактностью привлекать всеобщее внимание к своим подвигам, когда его другу так не повезло. Продемонстрировав свою верность главе партии, он тем самым доказал, что в ее рядах есть люди, бескорыстно преданные общему делу, следовательно, у партии есть будущее. Не приходится сомневаться, что благородный жест Агриппы явился результатом тщательно спланированной акции, рассчитанной на определенный эффект. Не случайно именно в это время была отчеканена новая монета, на одной стороне которой красовался профиль Агриппы, а на другой — изображение Цезаря Октавиана, сына божественного Юлия.
Цезарь Октавиан призвал Агриппу в надежде, что он укрепит его позиции, иными словами, что он покончит с Секстом Помпеем. К решению стоявшей перед ним задачи он подошел как истинный профессионал: подвел итог последних неудач и сделал из анализа их причин единственно верный вывод, который заключался в необходимости создания нового флота, более прочного и менее подверженного капризам стихии и управляемого умелой командой. Затем он занялся поиском подходящего места для порта, где могли бы готовиться матросы, и нашел его на побережье Кампании, меж Путеолами и Байями, неподалеку от Кум. Это место пользовалось легендарной славой. Именно здесь впервые ступил на италийскую землю Эней, приплывший к берегам полуострова морем. Вот как об этом повествует Вергилий:
На пути от Кум к морскому побережью лежало озеро Аверн, близ которого скрывался вход в царство теней, и Лукринское озеро. Еще и сегодня можно видеть следы туннелей, по приказу Агриппы прорытых в нескольких метрах от пещеры Сивиллы. По этим туннелям шло сообщение между строительными площадками и новым портом, названным Юлиевым — в честь Гая Юлия Цезаря Октавиана, который благодаря своему приемному отцу стал считать себя потомком Энея. Выбор места, продиктованный в первую очередь стратегическими соображениями, имел и важное символическое значение, и даже не одно: именно здесь высадился основатель рода, и теперь его далекий наследник намеревался отсюда двинуться на решительный бой с врагом. Кроме того, наследник, ведомый стремлением подтолкнуть Историю вперед, показал, что нисколько не боится изменить облик местности, насквозь пропитанной древними легендами самого зловещего толка. Итак, весь 37-й и первые месяцы 36 года прошли в заботах о сооружении нового флота и подготовке корабельных команд.
87
О подробностях первой сицилийской войны см. Дион Кассий, XLVIII, 45, 4–49; Светоний. Божественный Август, XVI.
88
Вергилий. Энеида, VI, 9–12. Пер. В. Брюсова. Делии — уроженцы острова Делос, на котором, по преданию, родился Аполлон.