Ясно, что Ньюкасл отчасти стремился противостоять влиянию на принца тех сторон личности короля, которым он до некоторой степени был обязан падением своей популярности. Например, с одной стороны, принцу не пристало слишком явно выражать свои чувства, а с другой — ему не следует и воспитывать в себе отчужденность, которая многих отталкивает в его отце. «Хотя от короля и нельзя требовать слишком многого, — поучал Ньюкасл, — улыбка или приподнятая в нужный момент шляпа не помешают». Как разительно это отличается от ходячих выражений короля: «Не вам меня судить, сэр», или: «Я жду повиновения». На этом фоне, не уставал повторять Ньюкасл, человеческая теплота принесет принцу немало очков. «Вот легкий путь завоевать сердца людей».
Неудивительно, что при такой системе воспитания Карл не стал впоследствии особо начитанным человеком. Развивая идеи, которые вскоре выйдут на авансцену интеллектуальной жизни Англии, Ньюкасл говорил, что мальчику следует заниматься скорее «предметами, нежели словами, сутью, нежели языком». Изучение иностранных языков полезно, но быть ходячим словарем Карлу нет необходимости. Точно так же, сохраняя верность англиканской церкви, ему не следует впадать в чрезмерную религиозность. Ньюкасл ясно отдавал себе отчет в том, что ребенок, пришедший в такой восторг от подаренной Библии, «в основе своей религиозен», но «преувеличенной набожности лучше избегать», ибо праведник может стать дурным королем, ведь «святость учит тому, каким следует быть, и не принимает тебя таким, каков ты есть». Наконец, Карл должен приучить себя относиться с уважением к противоположному полу. «С женщинами, особенно с великими женщинами, — поучал Ньюкасл, — никакая предупредительность не может быть излишней». Советы эти падали на благодатную почву. Ньюкасл стремился вылепить из Карла воспитанного и мудрого мужа, прагматичного и проницательного властителя. Не подлежит сомнению, что с самого начала воспитателю сопутствовал немалый успех. Карл уже в восьмилетнем возрасте обнаруживал способности к тонкой интриге.
Под конец 1638 года принц снова заболел. Доктора рекомендовали испытанные сильные средства, но мальчик их отверг. Он ничего не хотел слышать и знал, что наказание ему не грозит. Единственное, что остается, решили доктора, — обратиться к Генриетте Марии. «Ты должен непременно принять лекарство, — писала она сыну, — иначе мне самой придется приехать и заставить тебя, это нужно для твоего же здоровья. Герцог, — продолжала королева, — доложит мне, как ты себя вел». Не желая ссориться ни с матерью, ни с воспитателем, Карл прибег к хитроумной уловке. Попросив кого-то разлиновать ему бумагу, он написал Ньюкаслу: «Милорд, Вам не следовало бы принимать так много таблеток; мне от них всегда только хуже, да и Вам, наверное, тоже». Затем, давая понять, что вполне здоров, жизнерадостен и послушен, Карл продолжал: «Я каждый день выезжаю верхом, да и о других Ваших указаниях не забываю. Возвращайтесь поскорее к тому, кто Вас любит. Карл». Ньюкасл понял намек. О горьких таблетках разговоров больше не было.
Карл одержал свою первую победу, но одно дело — школьная политика, а другое — мир взрослых, и самый важный урок, который принцу предстояло усвоить, касался самой сути монархии Стюартов, как она виделась его отцу.
Мало что раскрывало власть короля так же торжественно, как прием послов иностранных держав, а из всех помещений во всех королевских дворцах Банкетный зал Уайтхолла, где проходили эти церемонии, лучше всего демонстрировал тайну этой власти. Принц Карл мог здесь наблюдать отца в полном его блеске — как владыку и как знатока протокола.
Король восседал на троне в дальнем конце строгого и одновременно торжественного зала, архитектура которого представляет собой лучший образец творчества Иниго Джонса. Во всю длину огромного зала рядами, в соответствии с рангом, выстраиваются придворные — королевство представлено во всем ослепительном блеске своих разноцветных шелков, драгоценностей, перьев. Очередной посол проходит мимо этих впечатляющих рядов, приближается к королю и отвешивает ему — субъекту власти трех королевств: Англии, Шотландии и Ирландии — глубокий поклон. Король — глава церкви, он назначает епископов. Король олицетворяет высшую законодательную власть и назначает судей, он — вершина государственной пирамиды, и даже равные по крови говорят о нем как о «внушающем трепетный ужас суверене». Король обладает абсолютной властью. Его слово — закон, в буквальном смысле. Оно может прозвучать в виде либо прокламации (не нуждающейся в одобрении Королевского Совета), либо декрета (статута), изданного по согласованию с парламентом — институтом, который, и это признано всеми, король может созвать или распустить в любой момент. Налогообложение, объявление войны, заключение мира, помилование преступника, правила торговли — все это его прерогатива. В таких обстоятельствах «короли казнят и милуют своих подданных; у них есть власть возвысить и низвергнуть, власть над жизнью и смертью».
Огромные живописные панели, сделанные по заказу короля специально для Банкетного зала Рубенсом, призваны подчеркнуть эту идею, и стоит принцу Карлу поднять на них глаза, как он получает очередной урок божественного права королей. На панели, висящей прямо над троном, дед короля Яков I указывает на сплетенные в объятии фигуры, символизирующие Мир и Изобилие. Королевская Щедрость попирает сморщенные груди Алчности, Мудрое Правление торжествует над Беспорядком, Героическое Достоинство прижимает к земле извивающуюся Зависть; на центральной панели, посреди потолка, Рубенс изобразил самого Якова I, взятого на небо в награду за его земные труды. Все это и впрямь триумф короля, провозгласившего однажды, что «монархия — высшее, что есть на земле, ибо короли не только наместники Бога, сидящие на троне Господнем: сам Бог признает их богами».
Но пока принц Карл впитывает в себя эти образы власти Стюартов, за стенами дворца начинается ропот, грозящий подорвать самые ее основы. По всей стране мужчины и женщины, которым навязываемые Лодом ритуалы высокой церкви не приносят желанного покоя души, объединяются в опасно независимые конгрегации. К тому же люди заговаривают о приближении миллениума. Откровение — вот оно, рядом, и многие страстно мечтают о Новом Иерусалиме, где у Стюартов не будет никакой власти. Пройдет немного времени, и баптисты, пресвитериане, индепенден-ты, бродячие проповедники и, наконец, внушающие ужас приверженцы Пятой монархии начнут утверждать свое право на религиозное провидение и политическую власть. Вызов королю бросают целые страны. В Шотландии поднимается волна протеста против его попыток навязать треб-пик, и в конце концов шотландцы объединяются на основе «Ковенанта» (договора) во имя служения строгой, налагающей суровые ограничения пресвитерианской церкви, полностью противостоящей церкви англиканской.
Король отвергнет любой компромисс и приведет в боевую готовность свою гвардию, заявляя, что скорее погибнет, «нежели уступит неподобающим и презренным требованиям». Тем не менее, когда в июле 1640 года шотландская армия вторглась в Англию и беспрепятственно дошла до Ньюкасла, Карл I был вынужден согласиться на перемирие. Шотландцам как бы в аренду — 860 фунтов в день — передавались Нортумберленд и Дарем. Но упрямство короля обернулось против него самого. Столь крупная сделка вынудила его призвать в Вестминстер парламентариев, и уже при открытии так называемого Долгого парламента (ноябрь 1640 года) некоторые ведущие деятели, например Джон Пим, выказали решимость поставить вопрос о драматическом положении в стране. Они выступили против того, что казалось им признаками возрастающего влияния папизма в судах, произвольного налогообложения, укрепляющего личную власть короля и его министров, и, наконец, все увеличивающегося господства самого монарха. В такой напряженной атмосфере подходило к концу беспечальное детство принца Карла, а вскоре на карту будет поставлена сама его жизнь.