Глава XX
Анастасио укрепился в Пеньяс-де-Санта-Приска — в скалах, что запирают вход в это ущелье; с ним была дюжина солдат, которых ему удалось сохранить во время беспорядочного бегства.
Мы собрались на совещание.
Анастасио и Орасио Флорес были сторонниками сдачи.
— Мы уже проиграли войну, так зачем нам еще воевать? — заявил Анастасио.
— Хотя бы затем, чтобы нас не расстреляли, — возразил ему Хамелеон.
Тренса и я поддержали его.
Орасио Флорес попытался убедить нас, что самое большее, что нам грозит, — высылка.
— Если нам суждено окончить свои дни в Соединенных Штатах, — сказал я, — то лучше явиться туда по собственной воле, а не дожидаться позора — обвинения в измене родине и прочее.
Но лучше бы я не раскрывал рта, ведь на этих совещаниях мы никогда не достигали согласия. Анастасио и Орасио Флорес в конце концов отправились искать, кому бы сдаться. Тренса, Хамелеон и я бросили жребий, кому оставаться оборонять ущелье, пока остальные будут добираться до Чавиры, где мы решили перейти на американскую территорию. Я проиграл.
На рассвете перед выходом мои товарищи распрощались со мной, как с великим героем, считая меня человеком конченым. Да я и сам так считал.
Они сели на лошадей, которые едва держались на ногах, и поехали вдоль ущелья. Когда всадники скрылись из виду, вернулся пикет, посланный мною за провиантом, и привел трех краденых коров. И мы поели впервые после того, как покинули Сьюдад-Родригес.
После еды я приказал строиться.
— Кто хочет нас покинуть, я не держу.
Все остались. Если суждено попасть в руки неприятеля, они предпочитали оказаться там в компании с генералом, не задумываясь над тем, что меня первого расстреляют.
Я разделил между ними оставшиеся у меня деньги, но солдаты зарыли их в землю, чтобы деньги не отобрали, когда придется сдаваться в плен. Затем я произвел смотр своим силам. Нас было двадцать человек и два пулемета с запасом патронов на два часа, если расходовать их бережно.
«Пожалуй, надо было уходить с Тренсой и Хамелеоном», — подумал я про себя.
К вечеру в ущелье показалась колонна Чато Аргуэльеса, мы оказали ей мужественное сопротивление, но патроны кончились еще до захода солнца.
Тогда мы выкинули белый флаг. Они тоже. Я вышел из-за бруствера и направился к неприятельским позициям, со страхом ожидая, что меня вот-вот продырявят. К счастью, этого не случилось.
Меня отвели к командиру соединения Чато, который когда-то был моим товарищем по армии. Мы сердечно обнялись.
— Лупе, — сказал он, — как я рад тебя видеть.
«В гробу», — добавил я про себя.
— Я сдаюсь, — заявил я ему, — только не расстреливай ребят.
— Еще чего! — отвечал он. — Обещаю тебе, с ними ничего не случится.
И правда, с ними ничего не случилось — отсидели каких-нибудь пять лет в военной тюрьме, и все.
Меня привезли в Сьюдад-Родригес.
— Тебя будут судить военным судом, — сообщил мне Чато, отдавая меня под стражу в Сан-Педро. Я знал это и без него.
В каталажке я встретил Анастасио и Орасио Флореса.
— Завтра нас расстреляют, — сообщил Анастасио, как только я вошел.
Я с волнением обнял его, ибо понял, что он потерял последний шанс бежать, чрезмерно поверив Орасио Флоресу, который, к счастью, заплатил за свой оптимизм тем же.
На рассвете следующего дня их расстреляли. А мне дали какой-то завтрак и под конвоем препроводили в городскую гостиницу. Суд заседал в обеденном зале.
Войдя, я сразу понял: дело мое проиграно и меня почитай уже расстреляли. Председателем суда был Сирило Бегония, прокурором — майор Арредондо, великий хитрец, а защитником капитан Куэто, слывший дураком.
Я попросил слова.
— Я отказываюсь от защиты капитана Куэто или кого-либо другого. Это не суд, а одна фикция. Говорите, что вам вздумается, а мне до всего этого нет дела.
Сказав это, я сел и замолк и ни разу не раскрыл рта за все три часа, пока разыгрывалась эта комедия.
А подготовились они вовсю. Свидетелями выступали Сенон Уртадо, Вардомиано Чавес, дон Вирхилио Росас, двое богатеев из Апапатаро, вдова одного из расстрелянных в Куэвано и многие другие. Меня обвиняли по всем статьям: в измене родине, нарушении Конституции, злоупотреблении доверием, полномочиями и властью, человекоубийстве, клятвопреступлении, мошенничестве, растлении малолетних, контрабанде, торговле белыми рабами и даже в католическом фанатизме и в принадлежности к кристерос.
— Прости меня, Лупе, — сказал Сирило Бегония, когда заседание кончилось, — но у меня был ясный приказ от президента Республики, чтобы все было так.