Поселился Иван Иосифович в Майкопе, где и прожил всю оставшуюся жизнь. Он активно занимался героико-патриотическим воспитанием молодежи. увлекся литературной деятельностью и долгое время работал над своими воспоминаниями. Умер И. И. Петрожицкий 18 января 1979 г. В знак уважения к памяти этого незаурядного человека впервые публикуются фрагменты из его мемуаров о Первой мировой войне, которые подверглись лишь минимальным редакторским правкам.
И. И. Петрожицкий (третий слева во втором ряду) среди летчиков 9-й армии. 1921 г.
Как всякий молодой активный летчик, я мечтал о выдающихся полетах, воздушных победах, но жизнь сразу стала вносить свои коррективы… 26-й корпус занимал позиции и Карпатских горах, где его войска, как и войска противника, зарылись я землю. Наш отряд получал задания только на ближнюю разведку, и мы каждый день скучно доносили: на дорогах столько-то подвод, столько-то автомобилей.
Первый мои боевой вылет был на ближнюю разведку. Чтобы ввести молодого летчика в курс работы, командир отряда послал в разведку сразу три самолета: два с опытными экипажами и третий ведомый. Но получилось так. что район заданной разведки был закрыт тучами, и два самолета повернули обратно, а третий остался. Не для того я рвался на фронт, чтобы, находясь в тылу противника, возвращаться с пустыми руками. Я стал искать, а может быть все же можно что-либо сделать. Нашел проход между тучами, прошел над Карпатами и увидел по карте, что в пределах досягаемости моего самолета находится город Чек-Середа с узлом четырех железных дорог. Произвел туда разведку и обнаружил огромные склады, а также аэродром с 48 caмолетами и штаб армии. По возвращении на свой аэродром (через два часа после возвращения первых экипажей) мне был сделан разнос командиром нашего отряда капитаном Антоновым. На его вопрос – где был. я объяснил. что слетал на разведку в Чек-Середу, и услышал: «Какой черт тебя туда носил? Ты что не знаешь, что мы корпусной отряд и дальность наших полетов в тыл противника не свыше 30 км!»
Однако после этого мне периодически стали ставить персональные задания армейского значения. Во время этих полетов за пределами 30-км зоны я обнаружил: горную подвесную дорогу к фронту, тыловую фортификационную подготовленную позицию на крупное войсковое соединение. Пяти пудовой бомбой завалил 6-этажное здание на конечной железнодорожной станции, питающей немецкие войска на нашем участке. Дважды (правда, безрезультатно) атаковал привязной немецкий аэростат…
Мне пришлось летать на самом тихоходном и маломаневренном самолете из состоявших тогда на вооружении русской армии – французском «Вуазене». Первые же воздушные бои показали, что я не умею летать, не знаю своего самолета, а «Вуазен» не имеет необходимого для воздушного боя маневра по вертикали. В одном из воздушных боев я обнаружил два немецких самолета и попытался уклониться от встречи снижением, но не смог этого сделать Прикрепленная к стабилизатору «Вуазена» специальная пружина позволяла выполнять лишь пологое снижение, а при превышении угла и скорости вырывала ручку управления из рук. Но самое существенное было в настроении летного состава нашего, да и не только нашего, отряда: у немцев самолеты быстроходные, маневренные и с надежными, автомобильного типа моторами. Наши же «Вуазены» и «Фарманы» но только хуже по своим летным данным, но у них не защищено самое уязвимое место – хвост, и любая пуля в бак, который находился перед выхлопными патрубками мотора, – закономерный пожар. Отсюда и неписанное правило от боя по возможности уклоняться.
Снимок неприятельского аэродрома, сделанный экипажем И. И. Петрожицкого
Прежде всего, я стал учиться летать. Овладел своим тихоходом, во всяком случае. поучился но нем скольжению и даже падению на крыло и ввел в число летных приемов рассчитанное, управляемое скольжение. Таким образом, я все же получил необходимый для воздушного боя маневр по вертикали (со снижением, Ред. ) Только не на нос, как на других самолетах, а на крыло. По-видимому, это было мое личное достижение, поскольку ни на старом фронте. ни в Красном Воздушном Флоте я не видел летчиков, которые применяли бы этот прием. Узнал слабые места самолетов противника, усмотрел стандартность постоянную повторяемость в поведении и в приемах немецких летчиков, тщательно отработал свои приемы. Используя все это, при встрече в нашем тылу с одним, а потом и с двумя вражескими самолетами, всегда заступал дорогу кичливому врагу.
Вспоминаю свой первый воздушный бой. Когда Румыния подписала союзный договор с Россией, наш отряд перелетел в Бокеу. где стоял румынский авиационный отряд. В порядке альянса нам приказали летать с тамошними наблюдателями, а им с нами Мне дали в летнабы молодого румына. Мы поднялись и тут обнаружили немецкий самолет, летевший в нашем направлении. У румын были на вооружении французские «Морис-Фарманы 40» и установка – при появлении немецких самолетов садиться. Мой летнаб стал показывать на немца и на землю, а я ему на пулемет и на немцa После двукратного разговора жестами он понял и схватился за пулемет. Немец, увидев «Вуазен», который почему-то не садился, решил проучить нахала. Но, хотя я еще не умел летать и боялся скользнуть на крыло, стал делать повороты с глубоким снижением и все же ему не дался. Это был первый воздушный бой над Бокеу Немецкие летчики куража ради либо для подавления психики румынского населения обычно снижались над городом и пулеметным огнем загоняли в дома жителей. И вот вдруг воздушный бой. Все высыпали наружу. Не справившись с нами, немецкий самолет улетел. Мы некоторое время летели за ним, и пока сели на свой аэродром, мой румын сделался национальным героем. О его воздушном бое было донесено самому румынскому королю, и тот наградил его каким- то орденом Второй воздушный бой выдался не совсем удачным, и все по трусости моего наблюдателя. Однажды, возвращаясь с разведки (со мной летел летнаб отряда подпоручик Болышев). мы увидели, что два немецких самолета бомбят замок, в котором размещался штаб нашего 24-го корпуса. Естественно, что я направился к ним. Один сразу стал уходить, но второй принял бой. Когда же и сумел зайти к нему под хвост, в мертвую зону его обстрела, он. спасаясь, бросил свой самолет в пике, сразу оторвался от нас и полетел к своим. Победа была одержана одним маневром, но враг сбит не был. Не был потому, что мой летнаб не стрелял. Оказалось, что он, трясущийся за свою жизнь, взбешенный тем, что я вовлёк его в явно безнадежный бои с двумя немецкими самолетами, думал не о стрельбе, а о том. как заставить меня выйти из боя.
Он стал истерически кричать – Влево и вниз! Влево и вниз! – но из-за шума двигателя я не сразу понял, что он хочет, и тогда стал получать увесистые удары по каске. Однако я не был в претензии, так-как думал, что у нас заел пулемет. Уже на планировании, когда мотор работал тише, я крикнул -Почему не стрелял? Заел пулемет?» – и услышал -А ты что не видел, что он пристрелялся и следующей очередью сбил бы нас- Такой ответ возмутил меня, и до самого приземления я частил его разными словами. После посадки подал рапорт командиру отряда о том, что с трусом летать отказываюсь. Болышев тоже подал рапорт, в котором писал, что наш отряд только корпусной, а Петрожицкий летает в глубокий тыл противника, даже когда его туда не по сылают, очертя голову бросается на каждый немецкий самолет, сегодня на 2. а завтра на 10. Петрожицкий не хочет понять при огромном количественном превосходстве противника в самолетах мы можем летать лишь потому, что немцы нас не трогают. Петрожицкий своими булавочными уколами может вызвать ответное действие, и тогда наш корпус окажется лишенным воздушной разведки. Поэтому он с карьеристом и авантюристом летать не будет. Командир отряда не дал нашим рапортам хода, и дело закончилось тем, что со мной вызвался летать прапорщик Григорий Бортош. Юный студент, маленький, смелый, загорающийся, он разделял мои устремления. Это была удача. Отныне мы вместе учились летать и драться.