– Ну-с, уважаемый, на что жалуемся?
Она обошла машину вокруг, постучала костяшками пальцев по корпусу, крашенному в голубой – подвыцветший от времени – цвет. Оказалось, алюминий.
– Совсем недурно, для комнатной собачки… – Лиза щелкнула замком и откинула плексигласовый колпак. Кокпит, как и следовало ожидать, крохотный, и для Елизаветы – с ее-то габаритами, – что называется, впритык. Приборная панель примитивная, ручка управления, располагавшаяся между ног, рычаг управления двигателем под правой рукой. В целом разумно, экономично и максимально просто: крен, тангаж и тяга. И даже ниша для чемодана за спиной пилота предусмотрена. Ну и все остальное тоже правильное и ни разу не избыточное: несущий винт отклонен назад, толкач прикрыт защитным кожухом и сразу за ним – два вертикальных руля. Все вроде бы на месте. Ничего не сломано. Может быть, он, вообще, исправный?
Лиза залезла в кокпит, и на дурака – типа бог убогих любит – попробовала машину завести, но, разумеется, не смогла. Для начала электрическая сеть оказалась абсолютно мертвой. Ноль напряжения, но это устранимый дефект. Снизу, как раз под задницей пилота, должен находиться аккумулятор, который наверняка давно сел, – и разъем для временной подпитки от любого внешнего, но, разумеется, стандартного источника.
Лиза вылезла из автожира, нагнулась и, заглянув снизу, сразу нашла технический лючок…
Работала допоздна, измызгалась с ног до головы и устала, как собака, но душ принимала в приподнятом настроении, что называется, «довольная до ушей». Еще бы! Все, до чего дотянулась, проверила и, где надо, починила. Прежде всего, проводку, клеммы и разъемы, изоляцию проводов. Больше с электричеством ничего делать было не нужно, кроме замены аккумулятора, разумеется, но аккумулятор Лиза еще днем заказала в Кобоне, и завтра с утра его обещали завести, так же как несколько деталей для муфты ротора, редуктора и демультипликатора. Пока же она там все перебрала, почистила и смазала, а сам двигатель оставила «на сладкое», решив заняться им с утра – на свежую голову.
Выбралась из-под душа и только успела вытереться и одеться, как зазвонил телефон. Возможно, он звонил и раньше, – Лиза могла его просто не услышать, – но сейчас затрезвонил как раз тогда, когда она вошла в кабинет.
– Браге у аппарата, – сказала она в трубку, пододвигая к себе свободной рукой бутылку коньяка, – слушаю вас.
– Э… – то ли блеяние, то ли мычание.
– Говорите! – потребовала Лиза, не любившая, когда люди не могут в трубку и слова сказать. Не умеешь говорить, зачем тогда вообще звонить?
– Здравствуй, Лиза, это я! – сказал низкий мужской голос.
– Ну, и кто он этот «ты»? – спросила она, свинчивая с бутылки колпачок.
– Ты в своем праве, – вздохнул мужчина. – В конце концов, я должен был навестить тебя еще в госпитале… Все-таки муж… хоть и бывший… и…
Голоса Петра Лиза, понятное дело, не знала, но сообразить, кто ей звонит, было несложно. Сам сказал.
– Рожай уже! – предложила она и плеснула себе в стакан буквально «пару капель» коньяка.
– Елена Константиновна устраивает семейный обед, – голосом обреченного на казнь сообщил Петр.
– Что, серьезно? – удивилась Лиза и нервно «цапнула» папироску из открытой коробки.
– Говорит, старая стала, скоро помрет. Хочет всех видеть.
– Когда? Где? – спросила, закуривая.
– В Гатчине, разумеется. Послезавтра.
«Гатчина? – задумалась Лиза. – Что-то знакомое… Ах да! Это же Троцк! Старое название, вот в чем дело!»
– Ну, Гатчина так Гатчина, – сказала вслух и сразу же приложилась к стакану. – А кто будет?
– Да все! – вздохнул Петр. – Мы с Варварой, братец твой с невестой, как раз знакомить с семьей привезет, Виктор с Дарьей, Татьяна с Иваном, Ольга Николаевна, ну, и дети, конечно.
– Зоопарк! – сказала Лиза, вспомнив посвященный семье пассаж из дневника Елизаветы. – Вольер с макаками!
– Зря ты так! – возразил Петр. – Это они к тебе, может быть, неласковы, а так – милейшие люди.
– А я им чем мешаю? – спросила Лиза, пыхнув папироской.
– Ты в шаблон не укладываешься. Помнишь, у нас с этим тоже возникли проблемы?..
– Твои проблемы, Петя, стояли раком, если забыл, в моей собственной постели!
Эту сцену Елизавета Браге описала в таких подробностях, что впору было заподозрить ее в мазохизме. Но, скорее всего, она просто фиксировала убогую «прозу жизни».