Позже сам Линкольн не мог точно вспомнить, «когда его стал грызть этот червь президентства»{317}. Ещё во времена полемики с Дугласом он признавался знакомому репортёру Генри Вилларду: «Мэри хочет, чтобы я стал сенатором или президентом… Подумать только: такой молокосос[27], как я, — и президент!»{318} Та обстановка, при которой было сделано это признание, вполне убеждала в искренности слов Линкольна: собеседники коротали время на какой-то маленькой железнодорожной станции и в ожидании опаздывающего поезда прятались от дождя в пустом товарном вагоне. Президент? В товарном вагоне, в глубинке Иллинойса?
Тот же Генри Виллард посетил Линкольна на следующий день после конфиденциального собрания республиканцев. Он ничего не знал о предложении Линкольна, но был поражён, что всего через два дня после победы Дугласа его неудачливый соперник был полон жизнерадостной энергии и привычно отшучивался: «Я слишком большой, чтобы плакать, и мне слишком больно, чтобы смеяться».
Репортёр ждал сожалений об упущенном шансе, а Линкольн уже жил будущим. 29 января он имел все основания написать сенатору Трамблу в Вашингтон: «Здесь наши друзья со всего штата едины в своей решимости и целеустремлённости, и я абсолютно уверен, что к 1860 году мы будем организованы намного лучше, чем когда-либо»{319}. Его стратегическая программа на будущий год, видимо, уже была разработана. С одной стороны — добиваться консолидации Республиканской партии, с другой — приобрести большую известность вне Иллинойса в качестве политика (где он пока в лучшем случае был «тот-самый-Линкольн-что-тягался-с-сенатором-Дугласом»), при этом до последнего сохраняя в тайне свои намерения баллотироваться в президенты. Именно поэтому на все сторонние предложения выдвинуть свою кандидатуру на предстоящем в 1860 году съезде партии Линкольн отвечал дипломатически отработанной фразой: «Должен признаться, что не думаю, что гожусь в президенты», — а настаивавшим пояснял: «Я действительно считаю, что для нашего дела было бы лучше не предпринимать подобных попыток».
Высунуться слишком рано означало немедленно попасть под неприятельский обстрел, а этого желательно было избегать как можно дольше. Ведь признанные кандидаты не только завоёвывали себе сторонников, но и наживали изощрённых врагов. Позиция Линкольна понятна из одного из его писем: «Что касается лично меня, я сражаюсь за успех дела Республиканской партии; ради этого я буду честно работать в качестве одного из её рядовых бойцов, если, конечно (что, по-моему, невозможно), партия не решит назначить меня на какой-либо пост»{320}.
Письма стали одной из важных форм партийной работы в ближайшие месяцы. Эта работа уже выходила за рамки штата — как и известность и авторитет Авраама Линкольна. Он писал в Канзас, давая советы местным республиканцам по выработке политической платформы. Он стремился убедить знаменитого лидера республиканцев соседнего Огайо, губернатора Чейза, что один из пунктов их партийной программы — требование отмены закона о поимке беглых рабов — нельзя выносить на обсуждение на уровне национального съезда, ибо это противоречит Конституции, а значит, отшатнёт свято чтущих её консерваторов и в конце концов просто взорвёт изнутри и съезд, и партию. Партийному лидеру Индианы Скайлеру Колфаксу Авраам объяснял, что любые местные начинания должны предприниматься с осторожностью, ибо нельзя делать шагов, отпугивающих избирателей и вносивших несогласие в партийные ряды: «Всегда нужно смотреть дальше своего носа и хотя бы не говорить ничего о том, что могло бы стать основой наших разногласий»; одно только движение против иностранцев-иммигрантов в штате Массачусетс способно «взорвать десятки партийных съездов»{321}. В мае Линкольн негласно оказал существенную помощь газете «Иллинойс штаат анцайгер», которая становилась проводником республиканских идей среди многочисленных немцев-иммигрантов.
27
В оригинале Линкольн называет себя