Более вместительных сосудов, например жестянок из-под керосина, он не принес потому, что у него все равно не хватило бы сил нести их четыре мили по зарослям до своего лагеря. И все время, пока стояла засуха, он приходил ко мне через день и набирал из цистерны воду для стряпни и стирки — одна банка на двадцать четыре часа.
Если он замечал меня где-нибудь поблизости, то сворачивал в мою сторону, чтобы обменяться приветствиями, а при случае и поболтать немного, перед тем как наполнить свои банки. Иной раз он приносил мне сорную курицу, которую подстрелил накануне, очень довольный, что ему удается как-то отплатить мне услугой за услугу.
В молодости он побывал в Америке, потом вернулся в Ирландию и наконец отправился в Австралию, да и приехав сюда, не оставался на месте, а обошел почти всю страну. Он любил рассказывать мне об Ирландии, в особенности о той Ирландии, какой она запомнилась ему на свежий взгляд после возвращения из Америки; пристроившись в жидкой тени букса и слушая его, я порой начинал верить в Ирландию легенд и детских книжек с картинками.
Он рассказывал о тяжкой жизни и бесшабашном веселье. О том, как на ферме, где он работал, в обеденное время на большой, ничем не покрытый деревянный стол вываливали из горшка груду вареной картошки в мундире; подсаживались к столу — мужчины, женщины, дети, перед каждым стоял горшочек с пахтаньем и насыпана была горстка соли, — и это был обед. Чтобы заработать его, приходилось трудиться с утра и до позднего вечера; однако все праздники — начало охоты на лисиц и ярмарочные дни — соблюдались очень строго, и, бывало, ночь напролет пиликала скрипка, увлекая всех и каждого в бойкую джигу. Рассказывая обо всем этом, старый Мак улыбался своим воспоминаниям задумчивой мягкой улыбкой. «Я был счастлив тогда», — говорил он. Слова его вовсе не означали, что то было единственное счастливое время в его жизни, он просто хотел сказать, что память о возвращении в Ирландию ярко сверкает в сокровищнице его воспоминаний.
В Австралии, где прошли почти все его зрелые годы, он много и тяжело работал: был батраком, землекопом, рабочим на фабрике, золотоискателем. Мне невольно думалось, что его мягкие манеры и задумчивый, мечтательный взгляд плохо вязались со всеми этими трудными профессиями, бывшими, казалось, просто этапами трудного пути, который он проделал в поисках того места, где с землей соприкасается радуга.
Он пробовал разводить пшеницу в Западной Австралии, но его капитал был недостаточен, чтобы выйти победителем в состязании с фабрикантом сельскохозяйственных орудий и лавочником. Пытался однажды заняться коммерцией, открыл на окраине Сиднея лавочку и начал торговать дровами и фуражом, но это дело оказалось совсем не таким доходным, как он рассчитывал: в употребление входили автомобили, газ и электричество. Пробовал он искать золото в Северном Квинслэнде, но едва заработал себе на пропитание. «А вот те, кто копал ниже по ручью, — тут же с видимым совершенно бескорыстным удовольствием добавлял он, — нашли богатую россыпь». Обстоятельство это, надо полагать, только укрепляло его веру в горшок с золотом, зарытый там, где радуга упирается в землю. И я понял, как получилось, что этот человек последовал за своей мечтой в самое сердце Большого Скрэба.
— А женат ты никогда не был, Мак?
Нет, он был женат, но жена его умерла много лет тому назад, когда их единственный ребенок был еще грудным. Девочку вырастили знакомые. Коллина ее зовут. Неподходящее имя, конечно, сказал мне Мак с улыбкой, но его жене казалось, что так будет красиво, — Коллина Мак-Шейн. Теперь Коллина уже замужем, живет в Мельбурне. Ее муж неплохо обеспечен. Хотя почти всю жизнь она прожила с отцом врозь, это не мешает ей быть хорошей дочерью.
— Она пишет мне каждую неделю, — сказал Мак. Он сказал это наполовину про себя, словно чувствуя, что к нашему разговору это прямого отношения не имеет, но вспомнить об этом лишний раз очень приятно.
Замужняя дочка старого Мака, живущая где-то в Мельбурне, разумеется ни в малейшей степени меня не интересовала, и я бы никогда, наверное, и не вспомнил о ней, если бы не одно событие, придавшее ей реальность в моем воображении.
Это случилось в воскресенье под вечер. Старый Мак не получил у начальника станции того письма, ради которого только и пришел пешком со своего участка. Я приехал на станцию, чтобы забрать почту и два рулона металлической сетки, которые дожидались меня на складе. Поезд из Уилгатауна только что подошел, выгрузил почту и пассажиров, и теперь паровоз сновал взад и вперед, подталкивая к складу товарные платформы, перегоняя вагоны на запасные пути. Мы, здешние поселенцы, человек тридцать — сорок, сгрудились у открытых дверей станционной конторы, откуда начальник станции Гримвейд выкликал имена, запуская руку в мешок с почтой и вытаскивая на свет божий конверты и пакеты.