Птица могла смотреть вокруг, прислушиваться и не пугаться того, что она видит и слышит. Она могла взлететь ввысь, подняться над насыщенными испарениями джунглями и полететь солнцу навстречу…
Он стиснул кулаки.
В ту ночь, когда японцы высадились в Новой Британии, Джим был рядом с ним… стук моторов над темной водой… зеленые вспышки… высадка…
«Пусть получат сполна». Вопли… Крики…
«Поддай им жару».
Пляж Ралуана, их пулеметы, прочесывающие проволочные заграждения… «Черт, черт, черт», — беспрерывное бормотанье Джима. Рассвет… Кровь… Бойня…
Бурые от крови волны, нахмуренные, словно усталые от тяжести трупов… тела, вздымающиеся и падающие, волны подымают их осторожно, а бросают с отвращением… Катер за катером, плывущие по человеческому месиву.
Японцы, остановленные проволочным заграждением. Пулеметы обстреливали их с флангов, косили, словно пшеницу. А они все подходили… Живые карабкались по мертвым, мертвые нагромождались баррикадами, а позади этих баррикад плюющие свинцом катера врезались в песок…
Во рту он ощущал соленый привкус… сердце тупо билось в груди… А потом он глухо пробормотал что-то и скрючился от боли…
И голос Джима: «Куда тебе угодило? Держись! Черт бы их побрал!»
«Ничего страшного! Все в порядке».
Японцы шатаются, падают, и все новые лезут на проволоку по трупам своих убитых. Лезут… топчут мертвецов. Бесчисленные, как саранча.
И вот наконец последняя атака… И джунгли… Долгий, с боями, путь домой…
Смерть! Смерть! Смерть!
Он обернулся и увидел, что мальчик бежит к нему; в руках у него было ружье.
Мужчина снова поглядел на утку. Она плыла по открытому месту, рассекая серебристую гладь воды, превращая ее в сверкающие на солнце брызги.
Подняв с земли палку, мужчина швырнул ее так, что она с всплеском упала позади утки.
Птица взметнулась, заскользила по воде; ее лапы, касаясь поверхности, чертили две борозды. Она взлетела ввысь и закружила, накреняясь по ветру так, что на какое-то мгновение стали хорошо видны ее распростертые крылья и все ее коричневое тело.
Спустя немного она снова села далеко в камышах.
— Ну вот, теперь все пропало, — негодуя произнес запыхавшийся мальчик, — теперь нам ее ни за что не подстрелить.
Мужчина наклонился и поднял с земли свою форму.
— Да, теперь нам ее ни за что не подстрелить, — повторил он.
Глупый щенок
Перевод Н. Ветошкиной
Глупый щенок вечно куда-нибудь спешил. Я никогда не видел, чтобы он спал, или просто лежал, или хотя бы спокойно стоял на месте. Вечно он был в движении, и вид у него при этом был такой, словно он обременен заботами.
Я гостил на овцеводческой станции в Риверине, где жил этот Глупый щенок. Приятно было забыть о городе, приятно вставать по утрам, дышать лесным воздухом, смотреть, как качаются растущие вокруг фермы деревья, и знать, что совсем рядом обитают кенгуру, а позади деревьев, в долине, поросшей высокой травой, бродят страусы эму.
Хозяина моего звали Бен Филлипс. Это был старый добрый человек. Он носил бороду и любил собак. Держал он целую свору. Каких у него только не было: и овчарки, и кенгуровые, и борзые — всевозможные породы. По субботам сыновья Бена брали с собой на охоту всю эту визжащую, лающую свору. У собак были странные клички. Прыгун — сторожевая собака, злобный пес, делавший на бегу огромные прыжки; Буфер, Растус — овчарки; Городской пес — чистокровная борзая, презираемая всей сворой: неопытность этой собаки в лесной местности доходила до того, что она бросалась на деревья, спотыкалась о бревна и раздирала себе лапы о каменистую почву. Собака Леди была существом чопорным и зазнавшимся, предки у нее были примерно такие же знатные, как мои. Кроме того, там были Допи и Муча — густошерстные псы, всегда дурно настроенные; и наконец — Глупый щенок.
О Глупый щенок! Посмотрели бы вы на него. Он сейчас как раз у двери стоит. А ну-ка выходи, подлая ты шкура.
Обычно в помете, как вы знаете, один щенок всегда бывает маленьким заморышем, вечно отстающим от других. Со временем такие щенки обычно достигают нормального роста. Но Глупый щенок ни на вершок не вырос. Каким был коротышкой, таким и остался.
Однако надо отдать ему должное: хвост у Глупого щенка был обычного собачьего размера. Он завивался полукольцом, и кончик его насмешливо загибался к голове. Казалось, не щенок вилял хвостом, а хвост вилял щенком. Когда нежные чувства переполняли Глупого щенка, он вертел передней частью туловища так, что казалось, будто оно у него на шарнирах.