— Образованный?
— Еще какой ученый, сэр. Понятно, я, может, ошибаюсь. Сам-то я в учености мало что смыслю.
— Почему вы думаете, что он образован?
— Он просто говорил, сэр. Но так хорошо говорил!
— Говорил — о чем?
— Да обо всем на свете, сэр. Я думаю, нет того ни на земле, ни на небе, про что он не знает.
— А как его зовут?
— У него такая бородища, что иначе как «папашей» его и не назовешь. А за глаза мы все звали его «Пророк».
— Пророк?
— Он такой почтенный старец, сэр. И у него, должно быть, доброе сердце, хоть и грязное лицо. Большая вера в человечество. Он все говорил, что мы живем в великие дни. Что освобождены мощные силы и строят новую жизнь. Может, что он говорил, и не скоро сбудется, но я должен сказать…
— Хорошо, Мак-Дэф. — С Олифанта было достаточно. Уже не инстинкт, а весь его жизненный опыт говорил «нет», кричал: «Вот оно!»
«Берегись вторжения чуждых подрывных элементов!»
Он пошел дальше, довольный, что ему удалось найти, где зарыта собака, но все еще обеспокоенный. Какой еще сюрприз ждет его?
До него донесся тихий и бесконечно смиренный голос Мак-Дэфа:
— Так вы подумаете насчет этого дела, сэр?
Олифант уклончиво помахал рукой. Да, он подумает об этом — так серьезно, как и не снилось Мак-Дэфу. Он был рад, что наконец вышел из сада, подальше от наступающих со всех сторон деревьев. Еще не совсем стемнело, и его взгляду открылись великолепные просторы Риверины, вид которых всегда питал его самодовольство. Все вокруг, насколько хватало глаз, принадлежало ему. Однако напрасно он искал на холодной равнине то единственное, что ему было нужно, — женщину верхом на серой лошади. Вместо Луизы он увидел призрак — удаляющуюся фигуру высокого бородатого человека.
Сезонник! Еще до того как он стал хозяином Пандалупы, Олифант узнал о деморализующем влиянии людей, которые, переходя с места на место, «просто говорят». Всю свою жизнь он не доверял бродягам, и последнее распоряжение, отданное им Деннису, управляющему, перед отъездом, гласило: не допускать посторонних на ферму. Во время клеймовки овец всегда возникали трудности с рабочей силой, но в первый раз его не было на ферме в такое время. Обычно он использовал для работы в загонах Вила и Мак-Дэфа, а иногда даже Пу-Иня и мальчика. И вот теперь, пока его не было, явился посторонний, побыл немного в Пандалупе и пошел дальше, предоставив ей разрушаться, словно дом, изъеденный муравьями. И этот человек «просто говорил».
Просто говорил!
Теперь гнев Олифанта сосредоточился на Деннисе. На Деннисе, который допустил этот непростительный промах, который обманул его доверие, который, если посмотреть на него просто как на человека, обладала столькими преимуществами по сравнению со своим хозяином и который, как и Луиза, сейчас где-то пропадал. Старые ревнивые и тревожные мысли зашевелились в его душе. Слова могут обладать большим могуществом. Они освобождают скованные силы. Они снимают запреты. Они навели старую, довольную всем миссис Телсон на мысль о лампах «Глория». Они побудили угодливого Мак-Дэфа просить о повышении жалованья. Они сорвали с места Вила. Они придали Кэмму смелость, которую он искал в себе пять лет. Слова действовали так коварно, что никто из бунтарей, наверно, не подозревал, какая сила толкает их на эти поступки. Что еще натворили слова? Что они сделали с Луизой? С Деннисом?
Любовь и женитьба поздно вошли в одинокую жизнь Олифанта. Даже и теперь он порой сомневался в своей счастливой судьбе, в том, что он действительно завоевал очаровательную молодую англичанку, которая только восемнадцать месяцев тому назад приехала погостить в Мабуду! Остро ощущая разницу в их возрасте, помня о своей лысой голове и одышке, лишавшей его многих удовольствий, он никогда не мог избавиться от убеждения, что для Луизы это был брак по расчету, что ее привлекала Пандалупа, а не он. Поэтому непродолжительное, удивившее всех, но успешное ухаживание придало новое направление и другой оттенок его своеобразному эгоизму. Раньше образцовая овцеводческая станция была самоцелью, — теперь он видел в ней средство доставить удовольствие Луизе. Благодаря Пандалупе он завоевал Луизу, и с помощью Пандалупы он ее удержит. Он гордился своими достижениями, но теперь это чувство определялось благодарностью и энтузиазмом, которые они вызывали у Луизы. Пандалупа уже не была песнью. Она стала лишь инструментом. И тот, кто расстроил этот инструмент, посмел прикоснуться к сокровеннейшим струнам внутреннего мира Джеффри Олифанта.