И вот теперь, когда нет Ганса и нет Маргарэт, тихий сад полон их присутствием, и с каждым днем символ любви будет расти, расти. Хрупкие растения окрепнут, распустятся, заполнят промежутки между буквами. И когда имя как будто исчезнет, что-то другое займет его место. И послание не утратит своей выразительности. Оно воплотится в краски; нежные, светлые оттенки цветов, которые я хорошо знаю, будут выделяться на темно-сиреневом фоне алиссума.
И для того, кто знает, надпись «Тебе, Маргарэт» останется неизменной. А потом, когда придут знойные летние ветры и обессилевшие цветы с каждым ливнем станут все ниже и ниже пригибаться к земле, голос Ганса все еще будет звучать…
Я не стал перекапывать клумбу. Но вечером, уходя из сада, долго смотрел на нее, зная, что это прощальный взгляд.
В следующую среду ничего не осталось. И хотя я ждал этого, но когда, стоя на дорожке, я увидел в рамке алиссума обнаженную землю, я испытал нечто большее, чем разочарование. Клумба казалась не просто опустошенной, а поруганной, в ней звучал вызов. Я представил себе, как Камерон, наблюдая за мной из дома, мысленно твердит: «Вот тебе — получай!»
А та, кому предназначался удар, должно быть пережила адскую муку, словно к ее ногам бросили изуродованное тело любимого человека.
Я направился к дому, всей душой ненавидя Камерона; кажется, никогда в жизни я не был так готов к бою, как сейчас.
В кухне царила тишина. Мне пришлось постучать два раза, прежде чем откуда-то из глубины дома послышались торопливые шаги миссис Бригс. Внутренняя дверь была открыта. Сетка от мух мешала мне видеть, но я услышал тяжелое дыхание и шарканье ног экономки прежде ее торопливого:
— Шш! Садовник, я иду!
Миссис Бригс открыла дверь с таким видом, как будто смертельно боялась, что ее застанут разговаривающей со мной. Глаза у нее покраснели и опухли от слез, а рука, протянувшая мне ключ, дрожала.
— Думаю, что он вам надолго не понадобится. Хозяин взбешен из-за этой клумбы.
— Он перекопал ее…
— Шш! Он сделал это в тот же вечер. Она ушла.
— Миссис Камерон?
— На следующее утро, как только он отвернулся. Мне тоже придется уйти, — здесь как в сумасшедшем доме. Он не верил, что она уйдет. Это потрясло его, теперь он уже не так уверен в себе — полночи ходил взад и вперед по комнатам.
Она боязливо оглянулась:
— Пожалуй, не стоит, чтобы нас видели вместе…
Характерно, что даже при создавшихся обстоятельствах Камерон подождал девяти часов, прежде чем выйти ко мне. Я твердо решил «почувствовать вкус его крови», как говорят у нас в Австралии, и поэтому занимался мелочами, с которыми можно было покончить в одну минуту, причем намеренно работал по соседству, с клумбой.
Я сметал с дорожки опавшие листья, когда хлопнула дверь и послышались твердые, тяжелые шаги. До самой последней секунды, борясь с нарастающим возбуждением, я сосредоточенно продолжал свою работу.
Но, взглянув на него, я испытал неожиданное чувство. Мне стало жаль его. Тот же застывший высокомерный вид, те же упрямые складки около рта, тот же нахмуренный лоб. Но чего-то не хватало. Не хватало ледяного спокойствия, которое было на прошлой неделе. Даже если бы мне не сказали раньше, я сразу, увидел бы, что он проводит ночи без сна. Глаза его помутнели, в них выражалась бесконечная усталость, и не суровое осуждение, которого я ждал, — а сомнение, как будто он пытался сопоставить что-то в моей внешности с тем, что он слышал обо мне, или с каким-то моим поступком.
— Доброе утро, мистер Камерон, — сказал я осторожно.
Он посмотрел мимо меня на свежеразровненную поверхность клумбы.
— Я только что засадил ее, — сказал я, кивая головой в сторону клумбы. — И замолчал, давая ему время решить, стоит ли вмешивать в наш разговор миссис Камерон. К моему удовлетворению, он только буркнул что-то нечленораздельное.
Потом я заметил, как он вдруг задержал дыхание, почти незаметным движением распрямил сильные плечи, и усталые глаза его загорелись мстительным огнем. Я понял, что он намеренно сдерживает себя и что, о чем бы он ни сожалел, на меня его чувства не распространяются. Он был так же готов к бою, как и я, и если и обдумывал план компромисса или примирения со своей семьей, то не собирался делать какого-то садовника свидетелем этого.
— Полагаю, вам ясно, — сказал он резко, — что мы потеряли драгоценную неделю из-за того, что вы не выполнили мое распоряжение в прошлую среду?
«Вот оно! — подумал я. — Никаких полумер, Джонстон».
— Тогда какого черта вы не засадили клумбу сами? Вы же вскопали ее.
Голова его чуть заметно дернулась назад, но вообще он принял это именно так, как я ожидал.