Где-то совсем близко раздался успокаивающий голос Лео. Когда она подбежала к домику, Лео стоял в дверях; в сумрачном свете она увидела, что у него осунулось лицо и широко открытые глаза беспокойно блестят. В рубашке и трусах цвета хаки он казался маленьким и щуплым, ростом не больше ее самой. Жалкая тень того бесшабашного парня, который по воскресным утрам выпрыгивал из лавертонского поезда, — на синем мундире сияли белоснежные крылья, и фуражка щегольски сдвинута набекрень.
— Дело плохо, — сказал он.
— Я полоскала кружки, — пробормотала она, — замечталась, и вдруг будто надо мной нависло какое-то чудовище.
— Да, вот уж действительно чудовище, и прожорливое до черта! На вид этот лес совсем зеленый, а вспыхнет — как спичка. Внизу, по-моему, все горит. Наверное, уже занялось на склонах.
Она стояла рядом с ним и смотрела, как во мраке, там, где деревья смыкались с небом, ширились багровые полосы.
— Что же нам делать?
— Не знаю. К ферме Куиннов уже не пробраться.
Неуверенность в его голосе подействовала на нее угнетающе. Она уже привыкла, что он всегда знал, как поступить: на какую тропинку свернуть, где лучше устроить привал, как разжечь мокрые сучья. Горы Бо-Бо он знал как свои пять пальцев. Еще в детстве он исходил их вдоль и поперек, и теперь, вместо того чтобы валяться где-нибудь на пляже, ему захотелось провести свой последний отпуск в самом сердце этого гористого края.
— В ручье за большими камнями есть место поглубже, — сказала она. — Может быть, отсидимся там, пока не пройдет пожар?
— Нечего себя обманывать. Дот. Если пожар идет поверху, мы пропали.
Опять в голосе нерешительные нотки, в глазах испуг, воля и твердость куда-то исчезли. Но вдруг он весь подобрался, ожил и, неожиданно затянув какую-то песню, нашарил в кармане фонарик и принялся за сборы. У них было два рюкзака и почерневшие котелки, ослепительно сверкавшие еще три дня назад. Он поднял тот, что побольше, повертел, словно хотел швырнуть его ногой за дверь, потом со смехом положил обратно.
— Возьмем-ка его с собой. Может, пригодится, — будем в ручье поливать друг друга.
Девушка ощупью отыскала полотенца, развешанные на кустах лантаны, около двери.
Опять налетел вихрь, еще более яростный, чем первый; он сорвал железный лист с крыши и понес его вниз, с грохотом ударяя о стволы, наклонил могучие деревья, они затрещали, забушевали в высохшем русле — и его дикие завывания замерли вдали.
— Черт нас дернул остаться здесь на ночь! — сказал юноша. — Теперь мы были бы уже на ферме.
Она накинулась на него с возмущением:
— Что толку в сожалениях. Ты сам не хотел идти.
— Разве?
— Да, тебе захотелось еще раз окунуться.
— Может быть, и так. Вот дурная башка! Видишь, Дот, если мы испечемся — моя вина. Но кто знал, что так случится.
«Что правда, то правда, — подумала девушка, — никто не мог предугадать такое». Всю дорогу от Уолхаллы было прохладно и сыро; а когда они поднялись в горы, палящее знойное лето, раскаленный воздух, выжженная земля, увядшие сады отодвинулись куда-то далеко-далеко. Они вступили в мир исполинских деревьев, где журчали ручейки на склонах, поросших папоротником, перекликались птицы, а светлые ночи были пронизаны холодом. Ночью они проснулись, когда погас костер, заговорили сонным шепотом и удивились, что они вместе. В необъятном мире звезд, ночных шорохов, деревьев, громоздящихся в вышину, не существовало никого, кроме них двоих!
В ее памяти было еще свежо чудо этой первой ночи. На груди легкая, как листок, рука Лео, рядом его тело, в тихой тьме признания без слов. Это прекраснее, чем они мечтали… этого не забыть никогда. Трудно поверить, что там, внизу, в городе, за шестьдесят миль отсюда, стрекочут машины, как ошалевшие от жары цикады, с потолка фабрики низвергаются потоки света, а над станками склонились работницы ночной смены, уголком глаза следя за часовой стрелкой, ползущей к утру.
— Я еду в Лорн, — как можно более равнодушно сообщила она матери. — Пробуду субботу и воскресенье у Милли. И, кажется, отхвачу лишних денька два. Еще хоть раз в такую жару поработать ночью — и можно совсем свалиться с ног. Так и скажи фабричному инспектору, если придет разнюхивать, в чем дело.
Какой смысл объяснять, что это последний отпуск Лео и единственная возможность побыть вместе, — кто знает, когда еще придется свидеться? Лео почему-то не нравился матери. Но ей можно было наговорить чего угодно, — она всему верит, особенно с тех пор, как с утра до ночи слушает по радио военные сводки.