Он, наконец, пришел ко мне. Скинул мокрый плащ – просто небрежно бросил его на пол. Сказал, что ему нужно освободиться, очиститься. От всего человеческого. От человеческих страхов. От человеческих желаний. Приказал мне терзать его, как только я сумею.
Мы прошли ко мне в спальню, и я, не спеша, сняла с него одежду. Потом позволила ему раздеть меня.
Подобно катящемуся колесу, на котором изображен знак великого предела, мы сменяли свои ян и инь, чередовали наши стихии, становясь то тем, то другим. Я выпустила Корвуса из его клетки, и мы приступили к нигредо. Этот шаг дался ему легко, как и последующий, белый, альбедо. Как я и предполагала, он давно уже миновал эти ступени в своем развитии. Я разлила нам подготовленный настой и достала мази – мы перешли к «желтой» стадии.
Я была поражена его выдержкой. Что бы ни происходило с нашими телами, лицо его хранило выражение благородно-отстраненной доброжелательности. Нам осталось завершить финальную фазу, рубедо. Ни один мужчина из тех, кого я знаю, не смог стать Магистром. Впрочем, никто до Юлиуса ни разу не продвинулся дальше белого.
Пришел черед моего последнего средства. Распаленная поначалу желанием пробудить в нем животное под этой крепостью сверхчеловеческого, теперь уже я от всей души хотела, чтобы он справился и с этим испытанием.
Я видела в нем присутствие божественного, видела присутствие титанического. Но их оказалось недостаточно.
Сначала с его губ сорвался стон. Еле слышный, но разорвавший тишину бесстрастности одним своим фактом. Человеческие желания все еще имели власть над ним. И в тот момент, как он сам понял это, человеческий страх тоже овладел им. Страх, что он уступит своему человеческому желанию.
22
Я помню, как осенью 1998 пошли слухи о призраке пещеры Златоуста-схимника. Тогда я едва ли придал им значение, решив, что это не что иное, как очередное суеверие, которые так любит сознание простонародья.
Сегодня мне в руки попал совершено неожиданный документ, с которым я не преминул тут же ознакомиться. Судя по всему, Председатель Юлиус отнесся ко всем этим слухам о призраке намного серьезнее, чем я. Насколько я понимаю, он посетил пещеру, где десять лет назад был убит его друг Мишимо. Но дело даже не в том, кого он там встретил, или кого, как ему показалось, он там встретил. Дело в словах, сказанных им после того, как он вернулся из той пещеры. Мне сложно описать теперь свое состояние. Мне не просто беспокойно или тревожно. Похоже, мне страшно. Потому что сейчас, куда бы я ни посмотрел, – все начинает дрожать, и повсюду ползут трещины.
И нет ответа на все мои прошения аудиенции у Председателя Юлиуса. Нет даже отказа.
Стенограмма записи разговора Председателя Юлиуса с самим собой в Храме Пречистого Вознесения от 20 октября 1998 г.
ЮЛИУС: Мне, наверное, надо было спросить: почему ты меня оставил?.. Больше подходит для этих стен… Но нет, я спрашиваю, почему же ты не оставил меня, почему ты пришел ко мне? Значит ли это, что я заслужил эту нашу встречу, не смотря на то, что я сделал? Ведь это не наказание для меня, а радость. Ты, наверное, явился, чтобы укорять меня, но я был счастлив просто еще раз увидеть тебя, поговорить с тобой.
Ты сказал, что видишь, чем мы стали. Чего добились. Но ты промолчал про то, что ты об этом думаешь. Ты по-прежнему считаешь, что даже настоящее благо не стоит того, чтобы за него бороться всеми силами? И, если понадобится, – любыми средствами? И идти на любые жертвы, и если придется, жертвовать и собственной правильностью? Или все-таки, видя, как мы живем сейчас, ты готов признать, что иногда неправильное – тоже правильно, если оно ведет нас к высшей истине?
Почему ты ничего не сказал об этом? О криках умирающих солдат? О кляпах и смирительных рубашках? Об одиночных карцерах и о методах допроса? О тоске и отчаянии всех тех, кого мы должны были убрать с нашей дороги, чтобы расчистить путь для остальных? Неужели все это прошло мимо твоих ушей? Или ты тоже понял, что золото стоит того, чтобы переплавить руду и выбросить все шлаковые породы? Или то, что ты молчишь об этом, – это знак осуждения?
Та ночь… Ты говоришь, что не держишь на меня зла за то, что я сделал, но предпочел бы, чтобы тебя убил я сам. А знаешь, я бы не смог. Сейчас, когда ты мне это сказал, может, и смог бы, но тогда – нет.