Швейцарцу было бы очень смешно, если б не было так страшно.
Эти двое… вряд ли они толком знали историю тех, с кого скопировали детали униформы. Не до того было, особенно в первые послевоенные годы, когда у большинства переживших Судный день с трудом хватало сил выжить здесь и сейчас. Читать научились – и то хорошо, а то ведь кое-где и буквы пытались предать анафеме. Все равно… одна-две случайно пролистанных книги, вполуха слушаемые вечерние байки стариков о той, позапрошлой войне – кому она сейчас интересна?
Они не знают, сколько крови тянется за такими вот… черными мундирами.
Прав был Старик, ох и прав.
И где, спрашивается, для вас, бравы ребятушки, озеро найти? Большое, глубокое… и Чудское.
Дверь сама открылась навстречу Швейцарцу – точнее, ее распахнул человечек неопределенно-сорокалетнего возраста. Его занятие можно было с легкостью определить по бесчисленным чернильным пятнам на ладонях, цвет которых в результате неплохо гармонировал с шелковой синевой халата.
– Штурмдесятник Танг? Иерархи уже ждут… вас, брат Черный Охотник. Вы, десятник, пока останьтесь здесь.
– Я – сирота, – пробурчал Швейцарец.
– Все люди – братья по вере и крови, – заученно возразил человечек. – Так учит Основатель. Проходите.
– Все люди – возможно, – Швейцарец шагнул через порог, и человечек с неожиданным проворством захлопнул дверь, словно донельзя опасался чего-то или кого-то оставшегося снаружи, – а я – сирота.
Храмовник на несколько секунд застыл, а затем изобразил уголками рта бледное подобие улыбки.
– С печалью глубокой признаю, брат, хоть и крепка вера моя, но не даровано мне умение словом кротким вразумлять неведающих истины.
– Для этого у вас в родственниках есть штурмдесятник Танг. Он явно обладает выдающимися способностями к убеждению, не так ли?
Швейцарец почти настроился услышать в ответ пространное рассуждение о пастырях Господня стада и зубах их верных псов, но храмовник, видимо, счел его вопрос не нуждающимся в ответе.
– Иерархи ждут вас.
– А уборной тут нигде поблизости нет?
– Простите?
– Я пять часов не слезал с мотоцикла, – это было чистейшей, как родниковая вода, ложью, но единственный, кто был способен уличить в ней Швейцарца, только что остался за дверью, а стрелку было крайне интересно пронаблюдать за реакцией храмовника на подобное требование.
Секунды две тот пребывал в явном замешательстве, но не дольше.
– Вы можете воспользоваться этим углом, – чернильная лапка легла на левое плечо Швейцарца. – Я отвернусь.
– А это не причинит вам неудобств?
– Ничего такого, что я не смог бы вытерпеть до прихода служки, – храмовник вновь изобразил «улыбку Офелии». – Дело Храма мы ставим превыше всего.
…в особенности превыше всяких задирающих лапу шавок, мысленно закончил его фразу Швейцарец.
Затеянная им игра была дурацкой и с высокой вероятностью удостоилась бы желчно-ядовитой характеристики у Старика. Однако Швейцарец был полон решимости довести ее до логического финала и сожалел лишь о том, что полнота решимости не коррелирует с полнотой мочевого пузыря.
«Гусарство, – нарочито долго возясь с пряжкой ремня, подумал он, – самое натуральное. Нет, даже не так – мальчишество. Раз не можем искупать коней в шампанском, то есть сжечь весь этот хренов Храм целиком… пока не можем… то хоть один уголок… продезинфицирую. Уж на сколько хватит».
Швейцарец не мог знать и порадоваться, что именно произведенное им действие и сбило с толку бывшего мэнээса[5] одного из красноярских НИИ, а ныне шарф-писаря Храма и личного секретаря иерарха Дяо. До последнего момента храмовник был убежден, что гость попросту издевается над ним, но мелодичное журчание всерьез поколебало эту уверенность. Так шутить со слугой Храма, по мнению секретаря, не мог позволить себе никто, будь он хоть трижды знаменитым охотником за головами. А значит, Черный Охотник, скорее всего, был столь же искренен, сколь и невозмутимо-серьезен.
Возможно, шарфписарь мог бы вернуться на свою первоначальную точку зрения, узнав подробности трактирного разговора между Швейцарцем и гонцом Храма. Но случиться это могло лишь за гранью вероятности – личный секретарь иерарха Дяо и личный адъютант иерарха Шио на дух не переносили друг друга.
– Кой черт! – громко произнес Айсман и, не дожидаясь удивленных взглядов, быстро добавил: – Согласен я. Вы мне двадцать монет, я вам Большой Остров на блюдечке. По рукам.
Все произошло очень быстро и очень просто. Вскинуться, плюнуть короткой, на пять-шесть выстрелов очередью – благо обе мишени находились практически на одной линии, – а больше ничего и не потребовалось.
Эти наши новые… подопечные – настоящие идиоты. Они даже и ртов поразевать не успели, когда оконное стекло вдруг разлетелось на тысячу солнечных клинков и в комнату с разгону влетели две косматые туши… с двуствольными обрезами в руках. Не окажись мы с Шемякой при этом сбоку-сзади бандитов, и парой секунд позже хозяева Эммы и Макса напоминали б дырявое решето.
Все произошло очень быстро, и последние осколки стекла, звеня, разбрызгались о пол почти в такт со звоном моих гильз. Еще мгновением позже к ним присоединился один из обрезов – будь я человеком, непременно сжался бы в ожидании грохочущего дуплета и последующего бешеного визга картечин. Второй обрез продолжал цепляться за холодеющую руку хозяина.
Только теперь опомнившийся Энрико взмахнул рукой – короткий взблеск, шуршание рассекаемого воздуха и глухой стук. Обвисший на веревке трупак от удара развернуло боком, и я смог разглядеть, что диск – не нож, как я сначала решил, а именно какая-то круглая зубчатая штуковина типа шестерни – вошел в грудь примерно наполовину, наверняка перерубив при этом одно, а то и два ребра. Силен, силен… только зачем, спрашивается? Чтобы мертвее мертвого было? Даже слепой и то мог бы понять, что после меня никакой правки уже не требовалось.
Мы с Сергеем тем временем осторожно, вжимаясь в стену, подобрались к окну, выглянули – улицу будто вымело солнечными лучами, даже кур не видать, а когда мы шли сюда, у плетня напротив копошилось десятка два. Зато псы залаяли, но здорового энтузиазма в этом брехе не ощущалось: средний темп был где-то десять гавков в минуту с тенденцией к снижению.
Нас, понятное дело, волновали не собаки – хотя от них тоже могла воспоследовать какая-никакая польза – а возможные подельники свежеупокоенных циркачей. Собратья по труппе… и хорошо, если с ружьишками, а вдруг какой-нибудь жонглер пристроился аккурат под окном, зажав в потной лапе эфку с уже выдернутой чекой? Полкило сталистого чугуна в виде осколков – и ты в этой комнатушке хоть на люстре в позу утробыша свернись, все равно из зоны гарантированного поражения не выскочишь.
Присев, Шемяка аккуратно поднял самый крупный из ближайших «языков» разбитого стекла, перенес его через подоконник – и отпустил. Мигом позже снизу донесся «бдзинь». Вскрика, мата или иной реакции за «бдзинь» не последовало, что не могло не обнадеживать. Быть может, влетевшие к нам бандюки были ничуть не меньшими идиотами, чем наши… наниматели. Решившись, мы с Айсманом быстро выглянули наружу. Никого. И наверху, откуда тянутся веревки, тоже ничья башка не маячит. Выходит… с трудом, конечно, верится в подобное счастье, но, похоже, акробаты и в самом деле работали парой.
– Что дальше?
Эмма и ее хозяйка задали этот вопрос почти одновременно. Хотя мне показалось, Эмма успела раньше.
– Ждать, – ответил Сергей. Коротко и по существу, так что, подумав, я решил ничего не добавлять к его ответу.
– Ждать чего?
Ах, ну да, они же в наших реалиях ни бельмеса.