Чонин сначала пытался отвернуться, но после притих, потому что избежать поцелуя у него бы не вышло. Зато он мог не отвечать, просто позволяя Чондэ согревать неподвижные губы. Потому что нельзя навязать чувства. И нельзя заставить отдать то, что отдавать нет желания на чужих условиях.
Чондэ перестал его целовать и устремил больной взгляд на его губы. Смотрел долго, после попытался заглянуть в глаза.
— Чонин…
— Я не хочу так, — почти беззвучно — осипшим от боли, что перехватила дыхание, голосом — отрезал Чонин, высвободил руку и с силой толкнул Чондэ в грудь. Слетев с кровати, ринулся в ванную и запер дверь. Чондэ постучал с той стороны, и Чонин крутанул вентиль, пустив в ванну воду и заглушив её шумом тихие слова Чондэ. Сидел на бортике и ждал, пока воды наберётся достаточно, чтобы после окунуться с головой и не дышать до гула в ушах и взбесившегося пульса, рвущего вены. А затем вынырнуть и пить воздух, которого не хватало.
Из ванной он вышел в броне из полотенца. В качестве обезболивающего принял как данность помешанность Чондэ на музыке и на его голосе.
— Давай просто поговорим, — устало предложил ему Чондэ, нервно одёргивая футболку, что была ему явно велика на пару размеров. В вороте соблазнительно виднелась качественно покусанная ночью Чонином ключица. И это, определённо, мешало разговору, потому что Чонин, чёрт возьми, парень, и из этого логично проистекала формула “любовь равно действие умножить на секс, а чувства держим в уме”. К тому же, Чондэ прекрасно это видел и понимал, но упорствовал.
— В самолёте ты сказал, что… Ты сказал, что любишь. Но только не всё, что ты чувствуешь… Понимаешь, ты ещё…
— Ты понятия не имеешь, что я чувствую, — перебил его Чонин и двинулся к кровати, не представляя, где его вещи. Сумки тоже поблизости не наблюдалось.
— Допустим. Тогда просто расскажи мне об этом. — Чондэ крепко сжал пальцами его запястье, не позволяя отойти подальше.
— Зачем? Ты давно уже решил для себя, что, по твоему мнению, я должен чувствовать. Ты сам хотел не усложнять. Потому что это просто секс, ведь так? Я сам слишком часто говорил эти слова, чтобы…
— Чонин, чёрт возьми, ты можешь смотреть на меня, когда мы говорим?
— Нет, не могу. — Чонин дёрнул рукой, но Чондэ пальцы не разжал.
— Почему?
— Потому что это больно. Отстань, хорошо? Я бы предпочёл вовсе тебя не видеть. Что ещё ты хочешь услышать? Что я не умею говорить о том, что чувствую? Согласен. Не умею. И если это для тебя достаточный повод, чтобы не усложнять и просто развлекаться, то для меня — нет. Я так не играю, хён. И мне это не подходит. Твоё отношение мне тоже не подходит — я не твой личный мальчик для битья. Если ты можешь найти себе кого-то другого и относиться ко мне так же, как к прочим студентам… это было бы лучшим вариантом из всех.
— Чонин, но я же…
Он не выдержал. Это уже был перебор. Резко повернул запястье, высвобождая руку, крутанулся на месте, чтобы прямо встретить взгляд Чондэ.
— Хватит, хён. Чего бы ты ни хотел, это не повод видеть во мне глупого мальчишку. Если ты так легко можешь доверить мне себя в постели, то почему не можешь доверить мне себя в остальном? Я, что, настолько плох? Даже если я чего-то не могу, это не значит, что ты можешь всё. И не значит, что так будет всегда. Если ты видишь во мне только недостатки, это не значит, что ты сам сплошное достоинство. У тебя тоже недостатков хватает, но я тебя носом в них не тычу. С каждым днём я становлюсь старше, но ты этого даже не замечаешь. Я не кукла, которую тебе надо научить петь. Я живу, чувствую и думаю. И мне мало просто твоего тела. Мне нужен ты весь. Мне даже говорить тебе слово “хён” невыносимо, потому что для меня ты всегда будешь просто Чондэ. Мой Чондэ.
Чонин устало опустил голову, разглядывая босые ступни Чондэ, а после прикрыл глаза от лёгких прикосновений ладоней к скулам. Руки на плечах, тёплое дыхание на груди и близко-близко — напряжённое тело, закутанное в футболку.
— Но всё это порождает ответственность. К этому ты готов? — почти шёпотом спросил Чондэ, продолжая его обнимать.
— Что тебе мешает проверить?
Губы, касания, неуверенным выдохом в подбородок. И Чонин аккуратно сжал в ладони прохладные сильные пальцы — крепко и надёжно. Пусть Чондэ проверяет, как хочет. Пусть проверяет тысячу раз, если угодно.
— Сходишь со мной в Академию?
— Сейчас? — Чонин неохотно выпустил пальцы Чондэ, едва тот попытался их освободить.
— Да, пока настроение нужное.
В Академии было непривычно пусто и тихо, а Чондэ уверенно шагал к одному из музыкальных залов. Выбрал тот, где красовался чёрный рояль у распахнутого окна. Чонин остановился у входа — хотел закрыть дверь, но забыл об этом, когда Чондэ опустился на резной табурет, смахнул со лба каштановую чёлку и тронул кончиками пальцев клавиши.
Мелодия, что разбила тишину и шелест листвы за окном, казалась знакомой.
— Споёшь со мной? Ты наверняка знаешь эту песню. Тони Ан. Песня другая, но… — Чондэ снова заиграл, с самого начала. И Чонин вспомнил песню. Она им подходила сейчас лучше всего.
Чонин подошёл ближе, ещё ближе, чтобы провести ладонью по полированному боку рояля и едва слышно ударить пуговицей на расстёгнутой манжете по прохладной твёрдой поверхности.
Голос Чондэ поднимался всё выше, звучал всё ярче, и Чонин поддался порыву сплести звучание Чондэ с собственным.
— В тебе так много изменилось за это время…
Нужно просто снова начать и найти утраченное,
Рискни — и я пойду впереди!
Нужно просто верить — и всё получится,
Давай — ещё только раз — и я пойду впереди!
Чондэ играл, не глядя на клавиатуру. Смотрел на него и улыбался.
— Боялся, что в итоге ты не справишься без меня,
Предав наши мечты и надежды,
Сделал глупость и шагнул назад —
Вот в чём ошибка…
Сегодня я стал другим.
Снова попробуй — смелее, забудь об ошибках,
Всё должно получиться — я пойду впереди!
Мы даже сможем летать выше всех…
Давай! Ещё только раз!
Нужно просто снова начать и найти утраченное,
Рискни — и я пойду впереди!
Нужно просто верить — и всё получится,
Давай — ещё только раз — и я пойду впереди!
Чонин не сводил глаз с Чондэ и ловил каждый лёгкий порыв ветра, пробирающийся в зал через распахнутое окно и ворошивший каштановую чёлку. Ещё и солнечный свет озарял Чондэ со спины, очерчивая его силуэт золотистым. Смотрелось настолько красиво, что дух захватывало, и Чонин не представлял, как при этом он ещё и петь умудрялся.
Волшебство в один миг осыпалось потемневшей позолотой, когда у входа громко захлопали.
Чонин обернулся и с изумлением уставился на Шимаду. Тот перестал хлопать и зашагал к роялю в тишине, потому что Чондэ тоже перестал играть, озадаченный не меньше Чонина внезапным появлением Шимады.
В зал робко заглянул студент, выполнявший при Шимаде зачастую функцию переводчика. Подчинившись жесту Шимады, он зашёл в зал и остановился в двух шагах от рояля, напряжённо вслушиваясь в тихий голос, быстро произносивший слова на японском.
— Господин Шимада просит вас исполнить ту же песню. Ту самую песню, что он хотел бы услышать на корейском языке. Шимада-сан полагает, что господин Ким, — переводчик лёгким наклоном головы наградил Чонина, — прекрасно исполнит партию Фуга-сан, а господин Ким, — на сей раз поклон достался Чондэ, — партию Оказаки-сан. И господин Шимада будет бесконечно вам признателен, если вы попробуете спеть прямо сейчас.
Шимада сам без смущения и колебания протянул Чондэ нотную тетрадь, где на первой же странице Чондэ обнаружил версию песни для фортепиано и слова на ромадзи. Вторую тетрадь он отдал Чонину.
— Рискнём? — установив раскрытую тетрадь на подставке, весело спросил Чондэ и подмигнул ошарашенному Чонину.