Хотя Кисель много путешествовал и читал, не думаю, чтобы его оценка Запада значительно отличалась от эмигрантской, что следует воспринимать как суровую критику с моей стороны, ибо это означает, что он всегда оставался за пределами жизни Западных стран, не пытаясь вникнуть в их специфические проблемы.
Я критикую его, но в то же время восхищаюсь им. Единственный независимый журнал между Эльбой и Владивостоком, а в нем «свободный голос, обеспечивающий свободу»[271] печального Киселя в шутовском колпаке.
Многих он обидел — лишь у меня нет оснований жаловаться. Кисель был мучеником за правду: ложь приводила его в ярость, а поскольку жил он долго и помнил многое, причем жил в ПНР, огромном предприятии по фальсифицированию и извращению истории, то находился в состоянии постоянного раздражения. По его мнению, ложь составляла самую суть коммунизма, хотя в этом смысле коммунистическая пресса была еще хуже, чем экономическая система.
Он был патриотом и, словно поэт Князьнин[272] после разделов Речи Посполитой, сетовал на судьбу Польши, отданной в Ялте во власть Москвы. С ее согласия страной правили мелкие партийные заправилы, повсеместно распространился лакейский тон лести и восхваления всего русского. У Киселя не было ни малейшей надежды — раздел Европы он считал необратимым и посмеивался над Князем из Мезон-Лаффита[273], который утверждал, что Империя скоро развалится изнутри. Новая Польша была как Чехия после битвы у Белой Горы[274]: из-за эмиграции, Катыни, Варшавского восстания, карательных операций Управления безопасности она лишилась своей шляхетской интеллигенции, и Кисель причислял себя к ее остаткам, с тревогой глядя на новые поколения, которые уже не помнили былых времен и которым пээнэровская действительность — по его мнению, совершенно абсурдная — казалась нормальной.
Будучи человеком проницательным, он понимал, что не может все время заниматься лишь коммунизмом, однако иначе просто не мог. Временами его спасала музыка, но, когда он писал свои фельетоны, постоянные цензорские купюры напоминали ему об отсутствии свободы. Его романы, издававшиеся за границей под псевдонимом Томаш Сталинский, были подчинены этой навязчивой идее и, возможно, из-за этого были скучны.
В «Дневниках» можно найти целый перечень польских мнений о Западе, то есть выпадов против него. Чаще всего встречаются слова «дураки» и «идиоты», иногда «циники», «трусы» и «прохвосты» (это о французах). Поскольку шла борьба за планету, Кисель рассматривал все явления с точки зрения военной необходимости. Плохо было всё, что размягчало: патлатые, наркоманы, маоисты, анархисты, а хорошо — то, что способствовало жесткой линии в отношении Москвы. Он считал, что проиграла не только Польша, но верил, что и Запад проиграет — из-за наивности и замкнутости в своих проблемах. Упреки по адресу Ежи Туровича касались прежде всего Второго Ватиканского собора, который либерализировал и размягчал католичество. Почему Турович выступал за Собор, если это западные, ненужные Польше дела? У польской Церкви совсем другие заботы.
Несмотря на подобные крайности, «Дневники» дают точную картину польских надежд и разочарований и объясняют, почему в Польше самым популярным американским президентом был Рейган с его жесткой политикой в отношении «империи зла».
При всех различиях между нами мы со Стефаном принадлежим к одному поколению, и наша реакция на многие явления была сходной. Однако структура моего ума была совсем иной, нежели его. Прежде всего я умел противостоять политизации. Оказавшись на Западе, я должен был вести разъяснительную работу, говорить о коммунизме, о котором тамошние люди не знали и не хотели знать. Я расплатился за свою свободу несколькими книгами, но сразу сказал себе: хватит — и не пошел дальше. Что было бы, если бы я себя не ограничил, показывает пример Леопольда Тырманда[275], друга Киселевского. В Америке Тырманд резал правду-матку о коммунизме, но так, словно его голос раздавался в абстрактном пространстве, а не в обществе, где были свои разделения и излюбленные идеи. Поэтому его слушали прежде всего крайние консерваторы, и он стал редактором крайне консервативного журнала, в результате чего уже не мог влиять на широкое общественное мнение.
271
272
274
В битве у Белой Горы (1620) армия чешских протестантов потерпела поражение от войск католической лиги, вследствие чего Чехия на 300 лет попала под власть Габсбургов.
275