Первое из них датируется 21 декабря 1909 года.
«Gelibte, suesse Müttchen!» («Любимая, сладкая мамочка!») — так обращается Азеф к Хедди. Вообще он обычно называет в письмах ее «мамочка», а себя в третьем лице — «папочка». Первое письмо — сплошные жалобы на жизнь: в вагоне папочка плохо спал (в купе было четыре парня), вещи его в гостиницу не доставили… Ну а ты как, meine suesse-pussi?. Сходила к доктору? Что он сказал?[299]
О чем он писал ей? О разном. Иногда о довольно неожиданных вещах. В одном письме он очень подробно и примитивно, как ребенку, описывает ей политическую систему Англии, чтобы продемонстрировать, как влияет какое-то голосование в палате общин на курс каких-то акций. Он вообще держит ее в курсе своей работы, работы мирного биржевика. Любой женщине это приятно.
А ведь совсем недавно он лично знал многих депутатов другого парламента, правда, куда более молодого и менее полновластного, и давал советы премьеру великой державы… А еще раньше он поворачивал политику этой державы другими способами, с помощью взрывных устройств. Что знала Хедди о той его жизни?
Азеф (Неймайер) по-прежнему был театралом. В письме от 15 января 1910 года он описывает посещение оперетты Легара «Цыганская любовь». «Na, ja die Zigeunes Liebe ist wirklich gut. Sehr romantisch»[300][301]. И дальше на четырех страницах подробнейше пересказывается сюжет оперетты.
Те, кто утверждает, что дальше кафешантана и оперетки вкусы Азефа не шли, — заблуждаются. В предыдущем письме (от 13 января) «папочка» описывает «мамочке» свои впечатления от посещения спектакля «Ричард III» в Королевском драматическом театре Берлина. Можно предположить, что он смотрел Шекспира несколько иными глазами, чем мирные, невинные бюргеры, одним из которых он попытался стать. В их жизни не было ни великих страстей, ни больших злодейств, ни исступленной мести миру за свою ущербность. Да и за актерской игрой Азеф следил, пожалуй, как профессионал. И вовсе не потому, что когда-то, в юности, сезон или два был актером провинциального театрика на юге России…
Я ОСТАЛСЯ И ЕСТЬ ТОТ ЖЕ ЕВГЕНИЙ
Между тем весть о предательстве Азефа взорвала революционный мир.
Эсеры стали в лучшем случае всеобщим посмешищем, в худшем — предметом подозрений. Кропоткин, один из судей, теперь прямо подозревал Чернова и Натансона в том, что они знали о службе Азефа в полиции и «видели в нем нового Клеточкина» (то есть Клеточникова. — В. Ш.). Ходили слухи о том, что эсеры устроили бывшему главе Боевой организации «побег на воздушном шаре». Другие прямо обвиняли Чернова, Савинкова, Натансона, всех, кроме разве «бабушки», в сотрудничестве с полицией.
Никто не знал, что и кого реально выдал Азеф, — за исключением того, о чем сообщил Лопухин. Его «провокации» приписывали все неудачи, какие случились у партии. В заграничных газетах печатались фантастические сообщения о «тысячах революционеров», арестованных и казненных по его доносам. Вообще газетчики вволю оттянулись на очередной сенсации. Страницы повременных изданий украшали портреты новоявленной знаменитости — один другого монструознее. Появлялись фальшивые исповеди демонического предателя.
На пятом съезде партии, в мае, Центральный комитет подал в отставку. В новом ЦК не было ни Чернова, ни Натансона, ни Савинкова. Все новые цекисты отправились в Россию — на низовую, черную работу. Эсеровская гордыня забыта в прошлом. В Европе остались заграничная делегация и редакция газеты «Знамя труда».
Одновременно была учреждена так называемая Судебно-следственная комиссия по делу Азефа. 8 сентября эта комиссия начала работу под председательством Баха: того будущего академика, который тремя годами ранее возглавлял расследование дела Татарова. Биохимик был удобной фигурой: и партийный человек, и стоящий несколько в стороне. Другими членами комиссии стали Степан Михайлович Блеклов-Сенжарский (бывший земец, «освобожденец»), старый народоволец Сергей Александрович Иванов (Берг) и публицист Валентин Викторович Лункевич (Араратский) — все люди почтенные, но малоизвестные.
Комиссия провела 73 заседания, допросила 31 человека. Особенно подробные показания давали Чернов, Натансон, Савинков, Аргунов, Мария Селюк, Слетов, Тютчев, Зензинов, Моисеенко, супруги Ракитниковы… И, в числе прочих, Любовь Григорьевна Азеф. И — само собой — Бурцев.
В «Знамени труда» было напечатано объявление, приглашающее всех желающих явиться к даче показаний. Откликнулся один человек — Бакай. Но с опозданием, его допросить не успели.