Столыпину удалось избежать расследования. Но этот успех имел обратную сторону.
Характерный пример — письмо Александра Блока Василию Розанову от 20 февраля 1909 года:
«…Как осужу я террор, когда вижу ясно, как при свете огромного тропического солнца, что: 1) революционеры, о которых стоит говорить (а таких — десятки), убивают, как истинные герои, с сияньем мученической правды на лице (прочтите, например, 7-ю книжку „Былого“, недавно вышедшую за границей, — о Каляеве), без малейшей корысти, без малейшей надежды на спасение от пыток, каторги и казни, 2) что правительство, старчески позевывая, равнодушным манием жирных пальцев, чавкая азефовскими губами, посылает своих несчастных агентов, ни в чем не повинных и падающих в обморок офицериков, не могущих, как нервная барышня… из Медицинского института, видеть крови, бледнеющих солдат и геморроидальных „чинов гражданского ведомства“ — посылает „расстрелять“, „повесить“, „присутствовать при исполнении смертного приговора“»[326].
Этот текст, сошедший с пера первого поэта эпохи, сам по себе очень выразителен, но важно место про «азефовские губы». Они приписаны не тому миру, где Азеф был вождем и героем, но где нашли в себе силы от него отречься, а тому, где он был сравнительно мелкой пешкой, но где его продолжали защищать.
Между тем 28–30 апреля Особое присутствие Сената под председательством В. П. Варварина слушало дело Алексея Александровича Лопухина.
Это был в высшей степени необычный процесс. Бывшему директору Департамента полиции ставилось в вину участие в преступном сообществе, «поставившем целью ниспровержение, путем вооруженного восстания, террористических актов и цареубийства, существующего в России, Основными Законами утвержденного, образа правления» и оказания этому обществу услуг.
В числе свидетелей были заявлены Зубатов, Святополк-Мирский, Урусов, Герасимов, Ратаев, Рачковский. Трое последних, находясь за границей, явиться не смогли, но их показания были зачитаны. Кроме того, по ходатайству защиты, давали показания деловые партнеры Лопухина, подтверждавшие, что его поездка в Лондон была заранее запланирована и никак не связана с разоблачением Азефа (обвинение утверждало, что Лопухин специально поехал встречаться с эсерами). Екатерина Дмитриевна Лопухина была заявлена в числе свидетелей, но, по ходатайству мужа и своему собственному, от дачи показаний освобождена.
Прокурор В. Е. Корсак избрал умный путь. Он не защищал Азефа как человека:
«Если бы он был агентом Правительства, человеком долга, присяги, можно было бы удивиться его смелости, спорить с теми рискованными способами, которые он применял, но ведь это был не правительственный агент, он был революционером pur sang, который продавал своих за деньги врагам, и, конечно, такая деятельность ничьей симпатии заслужить не может. Но не с точки зрения морали надо, мне кажется, оценивать деятельность Азефа. Надо оценивать ее с точки зрения услуг, оказанных им делу политического розыска…»[327]
Что касается участия Азефа в терактах, то доказательств нет, и пока их не будет — «это должно считаться голословным». Даже если и участвовал — «разоблачают преступника перед властью, а не перед преступниками же»[328]. Идеалистические мотивы Лопухина подвергались прокурором сомнению. Может быть, он «мстил за свою развенчанную служебную карьеру», может, «руками революционеров хотел достичь той власти, которой он так жаждал» — это «с точки зрения уголовного права совершенно безразлично»[329].
Корсаку противостоял почти семидесятилетний присяжный поверенный Александр Яковлевич Пассовер, старейшина российского адвокатского сословия, блестящий оратор, достойный соперник Плевако и Карабчиевского. Его речь была полна язвительности и по отношению к эсерам, и по отношению к полиции («Finita la comedia!.. Во главе розыска стал глава революции»). Доказать законность действий Лопухина адвокат не мог. Но он доказывал их спонтанность, непреднамеренность и…
На суде были зачитаны письма, изъятые при аресте у членов ПСР Бородулиной и Кикайон, — как улика, подтверждающая встречи Лопухина с эсерами (впрочем, последние не делали из этих встреч секрета). Но в этих письмах имелись и печальные фразы о состоянии, охватившем партию («Разбежались генералы, остались одни девицы… Развал полный. Страшно подумать о будущем»). Пассовер воспользовался этими пассажами: