Потом они пили чай, и Владимир вспомнил, как привез Асе Тургеневой любовное письмо Белого.
Он был сумасшедший. Просто сумасшедший.
Потом пришла сухопарая длинноногая дама, Владимир назвал ее графиней такой-то. Дама умильно заглядывала ему в глаза и с придыханием спрашивала о самочувствии.
— О, не беспокойтесь. С меня достаточно. Я прожил долгую жизнь…
Он сказал это так просто и спокойно, что Ирина поняла, что и жизнью можно насытиться так же, как затянувшимся обедом. Она ушла, унося адрес неведомого замка, расположенного в четырнадцати километрах от неведомого городка Ламбалль.
Раунд-трип сработал. Ей что-то пришлось доплатить, потом посидеть в нужной «Эрии», потом сесть в самолет с листочком клевера, нарисованным на борту, потом в автобусе доехать до станции «Черринг-кросс», потом еще одним автобусом до станции «Люишем». Исполнилась мечта детства — она ехала на втором этаже. Это медленное движение в сумерках, это парение над незнакомым городом вновь вернули ей остропечальное ощущение несбывшихся радостей. Разве для нее — затравленной и почти старой — был этот город, эта пустошь с «купами деревьев, разбросанных в живописном беспорядке»?
Через день, поселившись в доме мистера Вуда, она узнала, что поле называется Блэк-Хис, что в семнадцатом веке во время Великой Чумы здесь хоронили умерших. На другом конце пустоши находилась знаменитая Гринвичская обсерватория; она съездила туда на велосипеде и постояла, расставив ноги, над медной полоской Гринвичского меридиана.
«Пожалуй, эта нелепая поза — для меня наиболее естественна, — подумала тогда, — одна нога на Западе, другая — на Востоке, то есть я нахожусь НИГДЕ, вернее, не нахожусь нигде».
Ирина стала привыкать к этому городу. После жутковатого богатства Америки, непонятности системы ее координат, а также системы мер и весов, после респектабельности и отлаженно-сти всех механизмов Западного Берлина, Лондон казался понятнее. Непонятны были люди. Полная отчужденность и тут же готовность прийти на помощь, улыбнуться, пошутить. Но — никакой инициативы к сближению. Непонятен был и мистер Вуд со своей огромной библиотекой и рационально-скудными завтраками и обедами. Ужин в этом доме был отменен, и Ирина вечерами тайком грызла в постели крекеры, купленные в магазине под названием «Пехота и моряки». Это название сохранилось со Второй мировой, когда магазин был открыт для солдат. Теперь же в нем продавали фарфор, одежду, спортивные товары, игрушки, холодильники, еду — ничего для сухопутных и военно-морских сил, но назывался он «Army and Navy».
Она прятала пустые пакеты из-под крекеров под матрац, а утром уносила в сумке, чтобы выбросить на улице в урну. Мистер Вуд был дьявольски наблюдателен, это она поняла сразу, но и она была наблюдательна. Она заметила, что с какого-то момента он переменился. Стал суше, а его голубые эмалевые глаза еще эмалевее.
Как-то, убирая квартиру, обратила внимание на то, что он теперь запирает дверь своего кабинета. Однажды, словно невзначай, спросил, знает ли она русского писателя Тургенева.
— Нет, — коротко ответила Ирина.
— Но ведь ваши предки были славяне, судя по вашему акценту.
— Венгры.
— А… Тургенев — очень хороший писатель. Можете взять. В гостиной у меня целая полка русских писателей.
«Они что, помешались на Тургенева? Тот, контуженный, в Чеппел-Хилле тоже любил Тургенева. А может, «Муму» — шифровальная книга для всех западных разведок? Этакая Библия для шпиона. Было бы забавно».
Мистер Вуд почти перестал ходить на работу в свою лабораторию, где изучали вирус СПИДа, сидел, запершись в кабинете, и однажды, проснувшись от голода, она побрела в ванную, где у нее была заначка в виде шоколадных батончиков «Марс», и увидела свет под дверью кабинета.
Она подумала, что мистер Вуд забыл погасить лампу, толкнула дверь, увидела лысину мистера Вуда, освещенную голубым светом, а на мониторе — знакомая картинка — толстая врачиха, раскинув в стороны огромные груди и закатив глаза, колышется под ритмичным напором Раскурова.
Ирина застыла. Потом врачиха пересчитывала на столе какие-то медицинские пакетики, рядом крутился боксер, врачиха, кажется, ее звали Тая, отогнала собаку, засмеялась, топнула ногой, полы халата разошлись, обнаружилась мощная ляжка, а вот уже курчавая смоляная поросль во весь экран. «Понятно».