Быстро повернув коня, он помчался обратно, показывая на небо и что-то крича мне на ходу.
Ударили первые редкие дождевые капли, оставляя на пыльной дороге темные кружочки.
Не успел возница прикрыть хлеб, как туча обрушилась на степь проливным дождем.
Промокнув до нитки, я с трудом добралась до ближайшей бригады колхоза «Путь Ильича», где мне пришлось заночевать.
Народ здесь оказался гостеприимным: после ужина мне приготовили постель… Но спать не хотелось. Пристроившись у жарко топившейся времянки, я разговорилась с колхозным плотником Никитой Петровичем. Широкоплечий, краснолицый, с короткой черной с проседью бородой, он производил впечатление еще крепкого старика.
То и дело открывалась дверь, и со двора входили гурьбой парни и девушки. Дождь изрядно промочил их. Они вежливо здоровались и, весело перебрасываясь шутками, снимали платки, кепки, тужурки, развешивали и пристраивали их на шестах, прибитых специально для этой цели над времянкой. Попахивало дымком и кислой шерстью.
Чернобровый и румяный парень с тремя спортивными значками на борту пиджака подошел к нам и спросил:
— Что нового пишут в газетах?
Но тут же из его слов выяснилось, что он хорошо осведомлен о последних событиях и вопрос задал больше для разговору.
Вернулся с поля белобрысый паренек, повстречавшийся на дороге и чуть не сбивший меня с ног. Держался он подчеркнуто солидно, не участвуя в общих разговорах и шутках. Он сел к столу, придвинул поближе лампу и долго что-то записывал и подсчитывал, смешно, по-ребячьи шевеля губами и хмуря светлые брови. Вообще в нем было много мальчишеского. Это впечатление дополняли ямочки на щеках, не потерявших еще детской округлости. Только серые строгие глаза смотрели не по-юношески сурово.
Каждый раз, когда хлопала входная дверь, паренек оглядывался. Похоже было, что он кого-то поджидал. Вскоре моя догадка подтвердилась. С улицы с шумом ворвался мальчишка в длинной, волочившейся по полу шинели, с мешком на голове. Сбросив шинель и мешок прямо на пол, мальчишка неожиданно превратился в миловидную девушку.
Строгий белобрысый паренек, перестав писать, часто мигая светлыми ресницами, во все глаза смотрел на девушку.
Она встала подбоченясь и тонким, пронзительным голосом, пристукивая в такт каблуками, пропела:
Высокий, могучего телосложения паренек в тельняшке насмешливо произнес:
— Это еще вопрос, Анка, кто кому голову морочит.
Все засмеялись и посмотрели в сторону белобрысого паренька. В карих лукавых глазах Анки прыгали бесенята.
— Извиняюсь, может, кому и помешала, — нараспев произнесла она и убежала в другую половину избы.
Белобрысый паренек встал, ни на кого не глядя, поднял шинель и, отряхнув ее, повесил около времянки. Из кармана шинели он вытянул измятую газету и принялся ее читать. Но читал он не очень внимательно, все поглядывал в ту сторону, куда убежала Анка и откуда раздавался ее тоненький, пронзительный голосок.
Когда колхозники ушли спать, он оделся и, сказав, что отправляется на ток, пошел к двери. Только теперь я заметила, что он прихрамывает на правую ногу.
— Такой молодой и побывал на фронте? — спросила я Никиту Петровича.
— Это кто? Иван Иванович-то? — живо отозвался Никита Петрович. — Ему с начала уборочной двадцатый год пошел. А ногу ему покалечили не на фронте. Сызмальства это. Коней объезжал. А все через свой характер. Чем конь норовистее, тем он хуже от него не отстает.
— Он что, учетчик? — спросила я. Паренек заинтересовал меня.
— Наш бригадир.
В тоне Никиты Петровича прозвучали задушевные и в то же время горделивые нотки. И все время, пока он говорил, добрая умная улыбка светилась в его окруженных сетью морщин темных глазах. За стеной негромко пели девушки. Никита Петрович набил трубку, зажмурился и, нещадно дымя, не спеша стал рассказывать.
— Трех брательников у Ивана фашист порешил. Старшому, Александру, Героя посмертно присвоили. Принесли похоронную в бригаду, отдали отцу. Крепкий он мужик был, а тут не выдержало сердце, белый стал, что снег, упал головой на стол и застонал. Как раненый!
Потом встал и говорит:
«Ну, убирайте хлеб. Расплачивайтесь с государством. А я на фронт пойду. Видно, наступил мой черед с фашистом за сынов посчитаться».
А был Иван Ильич бригадиром. Говорят ему бабы:
«Что же, езжай, Иван Ильич, посчитайся и за нас с фашистом. Только вот справимся ли мы без бригадира-то? Ведь, почитай, одни бабы да старики остались».