Мальчик был слишком потрясен, чтобы сделать что-либо, кроме как кивнуть.
— Очень хорошо, — сказал профессор Ловелл. — Еще одна вещь. Мне пришло в голову, что тебе нужно имя.
— У меня есть имя, — сказал мальчик. — Это...
— Нет, так не пойдет. Ни один англичанин не сможет его произнести. Мисс Слейт дала тебе имя?
На самом деле, так оно и было. Когда мальчику исполнилось четыре года, она настояла на том, чтобы он взял себе имя, под которым англичане могли бы воспринимать его всерьез, хотя она никогда не уточняла, какие это могут быть англичане. Они выбрали что-то наугад из детской рифмованной книжки, и мальчику понравилось, как твердо и округло звучат слоги на его языке, так что он не жаловался. Но больше никто в семье не пользовался этим стишком, и вскоре мисс Бетти тоже его забросила. Мальчику пришлось на мгновение задуматься, прежде чем он вспомнил.
— Робин.
Профессор Ловелл на мгновение замолчал. Его выражение лица смутило мальчика — брови нахмурились, как будто в гневе, но одна сторона рта скривилась, как будто от восторга.
— Как насчет фамилии?
— У меня есть фамилия.
— Та, которая подойдет в Лондоне. Выбирай любую, какая тебе нравится.
Мальчик моргнул.
— Выбрать... фамилию?
Фамилии — это не то, что можно бросить и заменить по прихоти, подумал он. Они обозначали родословную; они обозначали принадлежность.
— Англичане постоянно изобретают свои имена, — сказал профессор Ловелл. — Единственные семьи, которые сохраняют свои имена, делают это потому, что у них есть титулы, за которые можно держаться, а у тебя их точно нет. Тебе нужно только имя, чтобы представиться. Подойдет любое имя.
— Тогда я могу взять ваше? Ловелл?
— О, нет, — сказал профессор Ловелл. — Они подумают, что я твой отец.
— О... конечно. — Глаза мальчика отчаянно метались по комнате, ища какое-нибудь слово или звук, за который можно было бы зацепиться. Они остановились на знакомом томе на полке над головой профессора Ловелла — «Путешествиях Гулливера». Чужак в чужой стране, который должен был выучить местные языки, если хотел не умереть. Он подумал, что теперь понимает, что чувствовал Гулливер.
— Свифт? — рискнул он. — Если только...
К его удивлению, профессор Ловелл рассмеялся. Смех странно звучал из этого сурового рта; он прозвучал слишком резко, почти жестоко, и мальчик не мог не вздрогнуть.
— Очень хорошо. Ты будешь Робин Свифт. Мистер Свифт, рад знакомству.
Он встал и протянул руку через стол. Мальчик видел, как иностранные моряки приветствуют друг друга в доках, поэтому он знал, что делать. Он встретил эту большую, сухую, неуютно прохладную руку своей. Они пожали друг другу руки.
Через два дня профессор Ловелл, миссис Пайпер и только что окрещенный «Робин Свифт» отплыли в Лондон. К тому времени, благодаря многочасовому постельному режиму и постоянному питанию горячим молоком и обильной стряпней миссис Пайпер, Робин достаточно окреп, чтобы ходить самостоятельно. Он тащил по трапу тяжелый сундук с книгами, с трудом поспевая за профессором.
Гавань Кантона, устье, из которого Китай встречался с миром, была вселенной языков. Громкий и быстрый португальский, французский, голландский, шведский, датский, английский и китайский проносились в соленом воздухе, смешиваясь в неправдоподобно взаимопонятном пиджине, который понимали почти все, но лишь немногие могли говорить на нем с легкостью. Робин хорошо знал этот язык. Первые знания иностранных языков он получил, бегая по причалам; он часто переводил для моряков в обмен на брошенный пенни и улыбку. Он и представить себе не мог, что сможет проследить за языковыми фрагментами этого пиджина до их истоков.
Они шли по набережной, чтобы встать в очередь на посадку на «Графиню Харкорт», один из кораблей Ост-Индской компании, который в каждом рейсе принимал небольшое количество коммерческих пассажиров. В тот день море было шумным и неспокойным. Робин дрожал, когда порывы холодного морского ветра злобно резали его пальто. Ему очень хотелось оказаться на корабле, в каюте или где-нибудь еще, где есть стены, но что-то задерживало очередь на посадку. Профессор Ловелл отошел в сторону, чтобы посмотреть. Робин последовал за ним. На самом верху трапа член экипажа ругал пассажира, язвительные английские гласные пробивались сквозь утреннюю прохладу.
— Вы что, не понимаете, что я говорю? Колено как? Lay ho? Хоть что-нибудь?
Объектом его гнева был китайский рабочий, сгорбившийся от тяжести рюкзака, который он нес на одном плече. Если рабочий и произносил какие-то слова, Робин не мог их расслышать.
— Не могу понять ни слова из того, что я говорю, — пожаловался член экипажа. Он повернулся к толпе: — Кто-нибудь может сказать этому парню, что он не может подняться на борт?
— О, этот бедняга. — Миссис Пайпер толкнула руку профессора Ловелла. — Вы можете перевести?
— Я не говорю на кантонском диалекте, — сказал профессор Ловелл. — Робин, иди наверх.
Робин колебалась, внезапно испугавшись.
— Иди. — Профессор Ловелл подтолкнул его к доске.
Робин, спотыкаясь, бросился вперед. И член экипажа, и рабочий повернулись, чтобы посмотреть на него. Член экипажа выглядел просто раздраженным, но рабочий, казалось, почувствовал облегчение — он сразу узнал в лице Робина союзника, единственного китайца в поле зрения.
— В чем дело? — спросил Робин на кантонском языке.
— Он не пускает меня на борт, — срочно ответил рабочий. — Но у меня контракт с этим кораблем до Лондона, смотри, вот здесь написано.
Он протянул Робину сложенный лист бумаги.
Робин открыл его. Бумага была написана по-английски и действительно выглядела как контракт ласкара — свидетельство о зарплате на срок одного плавания из Кантона в Лондон, если быть точным. Робин и раньше видел такие контракты; за последние несколько лет они становились все более распространенными, так как спрос на китайских слуг по найму рос одновременно с трудностями с работорговлей за границей. Это был не первый контракт, который он переводил; он видел заказы на работу для китайских рабочих, которые должны были отправиться в такие далекие места, как Португалия, Индия и Вест-Индия.