Для Робина все выглядело в порядке вещей.
— Так в чем проблема?
— Что он тебе говорит? — спросил член экипажа. — Скажи ему, что контракт не годится. Я не могу допустить китайцев на это судно. Последнее судно, на котором я плавал с китайцем, заразилось вшами. Я не буду рисковать людьми, которые не умеют мыться. Этот даже слово «ванна» не понимает, если я ему крикну. Алло? Мальчик? Ты понимаешь, что я говорю?
— Да, да. — Робин поспешно перешел обратно на английский. — Да, я просто... дай мне минутку, я просто пытаюсь...
Но что он должен был сказать?
Рабочий, ничего не понимая, бросил на Робина умоляющий взгляд. Его лицо было изрезано морщинами, загорело, обветрилось так, что выглядело шестидесятилетним, хотя на вид ему было не больше тридцати. Все ласкары быстро старели; работа разрушала их тела. Робин уже тысячу раз видел это лицо в доках. Некоторые бросали ему сладости, некоторые знали его достаточно хорошо, чтобы приветствовать по имени. Он ассоциировал это лицо со своими сородичами. Но он никогда не видел, чтобы кто-то из старших обращался к нему с такой полной беспомощностью.
Чувство вины скрутило его нутро. Слова собирались на его языке, жестокие и ужасные слова, но он не мог превратить их в предложение.
— Робин. — Профессор Ловелл был рядом с ним и сжимал его плечо так крепко, что было больно. — Переведи, пожалуйста.
Все зависело от него, понял Робин. Выбор был за ним. Только он мог определить истину, потому что только он мог донести ее до всех сторон.
Но что он мог сказать? Он видел, как вспыхнуло в голосе члена экипажа раздражение. Он видел нетерпение других пассажиров в очереди. Они устали, им было холодно, они не могли понять, почему их еще не посадили на борт. Он почувствовал, как большой палец профессора Ловелла прочертил бороздку на его ключице, и его осенила мысль — мысль настолько пугающая, что у него задрожали колени, — что если он будет представлять слишком большую проблему, если он будет создавать проблемы, то «Графиня Харкорт» может просто оставить его на берегу.
— Твой контракт здесь не годится, — пробормотал он рабочему. — Попробуй на следующем корабле.
Рабочий в недоумении уставился на него.
— Ты читал его? Здесь говорится о Лондоне, об Ост-Индской компании, об этом судне, «Графине»...
Робин покачал головой.
— Это никуда не годится, — сказал он, затем повторил эту фразу, как будто это могло сделать ее правдой: — Это не годится, вам придется попробовать следующий корабль.
— Что с ним не так? — спросил рабочий.
Робин с трудом выдавил из себя слова.
— Он просто не годится.
Рабочий уставился на него. На его обветренном лице отразилась тысяча эмоций: возмущение, разочарование и, наконец, покорность. Робин боялся, что рабочий будет спорить, драться, но быстро стало ясно, что для этого человека такое обращение не в новинку. Такое случалось и раньше. Рабочий повернулся и пошел по трапу, расталкивая пассажиров. Через несколько мгновений он исчез из виду.
У Робина сильно закружилась голова. Он сбежал по сходням обратно к миссис Пайпер.
— Мне холодно.
— О, ты дрожишь, бедняжка. — Она тут же прижалась к нему, как курица-мать, укутав его в свою шаль. Она резко обратилась к профессору Ловеллу. Он вздохнул и кивнул; затем они протиснулись в переднюю часть очереди, откуда их сразу же доставили в каюты, а носильщик забрал их багаж и понес его за ними.
Час спустя «Графиня Харкорт» покинула порт.
Робин устроился на своей койке с толстым одеялом, обернутым вокруг его плеч, и он с радостью остался бы там на весь день, но миссис Пайпер позвала его обратно на палубу, чтобы посмотреть на удаляющуюся береговую линию. Он почувствовал острую боль в груди, когда Кантон скрылся за горизонтом, а затем сырую пустоту, как будто крюк для захвата выдернул его сердце из тела. До него не доходило, что он не ступит на родной берег еще много лет, если вообще ступит. Он не знал, что делать с этим фактом. Слово «потеря» было неадекватным. Потеря означала лишь недостаток, отсутствие чего-то, но оно не отражало всей полноты этого разрыва, этого ужасающего отрыва от всего, что он когда-либо знал.
Он долго смотрел на океан, безразличный к ветру, смотрел до тех пор, пока даже воображаемое видение берега не исчезло.
Первые несколько дней плавания он провел во сне. Он все еще поправлялся; миссис Пайпер настаивала, чтобы он ежедневно прогуливался по палубе для поддержания здоровья, но поначалу ему удавалось лишь несколько минут за раз, прежде чем ему приходилось ложиться. Ему повезло, что он не испытывал тошноты от морской болезни; детство, проведенное в доках и реках, приучило его чувства к зыбкой неустойчивости. Когда он чувствовал себя достаточно сильным, чтобы проводить целые дни на палубе, ему нравилось сидеть у перил, смотреть на беспрестанные волны, меняющие цвет с небом, и чувствовать океанские брызги на своем лице.
Иногда профессор Ловелл беседовал с ним, когда они вместе прогуливались по палубе. Робин быстро понял, что профессор был точным и немногословным человеком. Он предлагал информацию, когда считал, что Робин в ней нуждается, но в остальных случаях он был рад оставить вопросы на потом.
Он сказал Робину, что по прибытии в Англию они будут жить в его поместье в Хэмпстеде. Он не сказал, есть ли у него родственники в этом поместье. Он подтвердил, что платил мисс Бетти все эти годы, но не объяснил почему. Он намекнул, что был знаком с матерью Робина, откуда и узнал адрес Робина, но не уточнил характер их отношений или как они познакомились. Единственный раз он признал их знакомство, когда спросил Робина, как его семья оказалась в той хижине на берегу реки.