В тот день часть молодежи ушла из гетто работать на нефтебазу. Они не попали под этот расстрел, но погибли позже.
Евреям гетто сказали, что их перегоняют на другое место, и они брали с собой узлы, подушки. Еще надеялись выжить. Когда их повернули в сторону деревни Капустино, евреи начали бросать вещи, узлы. Немцы и полицаи их за это били. Потом всех евреев разбили на мелкие группы. У Капустино был тупик — противотанковый ров с водой. Евреи поняли, что там их расстреляют. Мы, ребята, нам никто не мешал, все видели.
Тех, у кого была хорошая одежда, заставили раздеться до нижнего белья. Эсэсовцы подводили по три-пять человек ко рву и расстреливали их. Трупы кидали в воду…
Расстреливали долго, никого не пощадили. После расстрела винтовки поставили в стойки, а полицаев, человек 10–11, построили в шеренгу. Главный немец, эсэсовец, вызвал из строя начальника полиции Коротченкова, ударил его в лицо и застрелил в упор из пистолета. Полицаев заставили распластать его труп на телах расстрелянных евреев. Полицаи побелели от испуга, думая, что и их сейчас расстреляют. Но их просто заставили присыпать ров. Как оказалось, Коротченкова пристрелили за то, что он скрыл ценности, награбленные у евреев, и кто-то из полицаев выдал его. После обыска у Коротченкова все награбленное немцы отобрали, а семья Коротченкова исчезла.
Заместитель Коротченкова, Никонов Тит, присутствовавший при расстреле, после освобождения Рудни был расстрелян в Смоленске.
Вечером в гетто вернулась молодежь с нефтебазы. Соня Драбкина пошла к ним. Не помню, когда расстреляли всех остальных евреев.
Помню, в колонне шла и моя учительница по географии, Сима Соломоновна Черняк. Она несла на руках грудного ребенка, а ее дети, 10 и 12 лет, шли рядом.
Расстрелов было много, и мы к ним привыкли. На следующий день русских, в том числе и меня, погнали на место расстрела со своими лопатами, и мы засыпали эти рвы. Многие трупы были еще теплыми, все тряслось. Говорили, что кто-то уцелел и бежал.
Помню, мы работали на дороге, и полицаи с немцами откуда-то пригнали шесть машин с цыганами. Где их взяли, не знаю. В Рудне цыган было мало, и их вроде не трогали. А привезенных расстреляли в противотанковом рву. Кто их закапывал, я не знаю.
Людей расстреливали каждый день. Вместе с евреями убивали партизан, коммунистов, военнопленных, тех, кто не хотел служить в полиции. Расстреливали в разных местах: за молочным комбинатом, у плодопитомника, на Краснодворском кладбище и по всему району. Многие места расстрелов и захоронений безвозвратно утеряны.
Полицаи и немцы заставляли молодежь работать. Пришлось нам строить узкоколейку от Рудни до деревни.
Перед освобождением Рудни собрали со всего района молодежь 1925–1926 года рождения в лагерь на Ленинской улице. Нас охраняли полицаи. Немцев было очень мало, в охране их не было. Отправки молодежи в Германию начались с 19 августа 1943 года, а меня погрузили в товарный вагон 24 августа. Вагон был битком набит, люди по очереди стояли, лежали, лазили в окошко, чтобы посмотреть, где мы едем. Нас не кормили, но у нас были с собой сухари. Иногда на остановках в ведрах приносили воду. В полу вагона была дыра вместо туалета. В вагоне с нами был один немец.
Эшелон с людьми был длинный. В Витебске прицепляли дополнительные вагоны. Привезли нас в город Лида. Там нас погнали в баню, вещи обработали от вшей. Если у кого-то находили в голове вшей, стригли наголо. Потом уже в других вагонах отправили нас в город Фюрстенберг — 20 км. от Берлина. Там была биржа труда, где хозяева, как скот, отбирали себе ребят и девочек. Помню, из Рудни нас было четверо: Зина Тимощенкова (сейчас живет в Риге, вышла замуж за латыша), Оля Киселева (по мужу Меньшикова, живет в Минске), Зина Мойсейченкова (говорили, что живет в Сибири) и я.
У хозяина, куда я попала, было более 200 га земли. У него работало 72 человека. Работала я там в поле на сельскохозяйственных работах. Он выращивал брюкву, сахарную свеклу, картошку, лук, пырей, кольраби, капусту всех сортов и многое другое. И хотя нас всех сильно мучили, но учили работать. Теперь я все умею. Кормили нас сносно, но по воскресеньям был обед получше: давали гороховый суп. Хлеба получали немного, и только черный.
Освободили нас в мае 1945 года. По дороге домой, около Штеттина, нас задержала одна воинская часть, и мы, около 100 человек, охраняли на Одере деревянный мост (говорили, что длина его была пять километров). Застряли мы там до сентября, потом автомашинами добрались до Гродно. Там посадили нас в поезд.
В Рудне я поступила работать в типографию, где проработала всю жизнь наборщицей. Особо нас не преследовали. С 1993 года я состою в союзе малолетних узников. Сейчас на пенсии».