В качестве еще одной категории жертв Бабьего Яра авторы, не моргнув, предлагают учитывать и погибших в Куреневской техногенной катастрофе 1961 года.
Представления о комплексности и поликонтингентности нацистских преступлений, совершенных в Бабьем Яре, как и включение периода Второй мировой войны в более широкие временные контексты сами по себе корректны и даже тривиальны, но уникальным на фоне других очагов Холокоста делают Бабий Яр все же не они.
Действительно, четыре из шести расположенных на территории современной Польши лагерей смерти — Собибор, Треблинка, Белжец и Хелмно — были специализированы на убийстве исключительно евреев. Но и в Аушвице, и в Майданеке — так же как и в Бабьем Яру — содержались и уничтожались с помощью отравляющих газов разнообразные контингенты — не только евреи, составлявшие, правда (и тоже как в Бабьем Яру!) подавляющее большинство, но и поляки, цыгане и советские военнопленные. То же можно сказать и о других местах массового уничтожения евреев на территории бывшего СССР (главным образом посредством расстрелов, но в некоторых случаях и отравлением выхлопными газами в «газвагенах»), в частности в Вильнюсе, Каунасе, Риге, Минске, Львове, Харькове, Ростове-на-Дону, Таганроге и др.
Соответствующие мемориалы и музеи существуют в Аушвице и в Майданеке уже более 70 лет, причем в первое время и там отмечались как завышенные оценки общей численности жертв, так и тренд на преуменьшение или тенденциозное замалчивание еврейской «квоты» в трагедийности этих мест. Это можно охарактеризовать как своего рода синдром «младонационализма», но в целом такое давление политики на историю со временем было преодолено, а значит, оно и сейчас преодолимо. В России в местах массовых расстрелов евреев никакой «конкуренции» с ними за «первенство» по массовости или по символической значимости не встречается, за исключением элементарно антисемитского кейса Змиёвской Балки в Ростове-на-Дону[1227].
Во-вторых, авторы «Концепции» акцентируют внимание не столько на сложности состава и поликонтингентности жертв как таковых, сколько на поликонтингентности памяти об этих жертвах. И они совершенно правы, когда пишут о Бабьем Яре как о «месте постоянного столкновения между общественностью, прежде всего еврейской, а также украинской и русской, которая стремилась достойно увековечить память жертв Холокоста с одной стороны, и властью, которая сначала старалась вообще уничтожить сам яр и память о его жертвах, а со временем настойчиво превращала его в составляющую мифа о “безымянных жертвах” из числа военнопленных и “мирных советских граждан” — с другой».
Тем более правы они и тогда, когда отмежевываются от «попыток определенных маргинальных групп отрицать в целом трагедию Бабьего Яра и представить ее в виде еврейского мифа».
Эта советская мифологема объединяла через ее неприятие и отрицание различные группы ее противников — «украинскую», «русскую» и «еврейскую».
Но при переходе к постсоветскому периоду авторы не замечают — или делают вид, что не замечают, — того существенного обстоятельства, что произошла перегруппировка сил, и при этом у разных контингентов радикально поменялся их статус. Один из контингентов — а именно украинская национально ориентированная общественность — оказался в роли тех, кому он до этого, плечом к плечу с общественностью еврейской и русской, противостоял. И если и не занял место номинальной «власти» в этой констелляции, то осознанно стремился занять это место и диктовать всем остальным, включая евреев, свою политическую волю и концептуальность.
При президентах Украины Ющенко и Порошенко эти стремления и надежды украинской общественности практически уже оправдывались, но при других этого не происходило. В то же время ощущение причастности в этом диалоге именно к государству и к власти, а не к общественности, однажды возобладав, более не проходит. Все это, к сожалению, вело — и привело — к расколу интересов между вчерашними союзниками и к претензии, метафорически выражаясь, «украинской партии» (и примкнувшей к ней части «еврейской» — той, которую злые языки саркастически, но заслуженно называют «Евреи за Бандеру»[1228]), на доминирование во всем, а в вопросах исторической памяти — особенно.
По состоянию на сегодняшний день Бабий Яр и близлежащий некрополь — это преимущественно неблагоустроенное пространство общественного парка и лесопарковой зоны, где в хаотичном порядке установлены 31 памятник, памятный знак, а также их группы, не составляющие никакого архитектурного и ландшафтного ансамбля. Количество этих памятных знаков увеличивается практически ежегодно. Еще свободная от застройки территория Бабьего Яра и исторического некрополя преимущественно входит в состав Национального историко-мемориального заповедника «Бабий Яр», Лукьяновского государственного историко-мемориального заповедника, который включает также Военное кладбище, парк-памятку садово-паркового искусства «Кирилловский Гай» и объект природно-заповедного фонда «Репьяхов Яр». Сейчас общественная и государственная инициатива перешла от установки отдельных памятников к проектам создания музеев, больших мемориальных комплексов, а также полному или частичному упорядочению мемориального пространства. Следует отметить, что до сих пор в Киеве не работает ни один отдельный музей или постоянная экспозиция в каком-либо из музеев, которые были бы посвящены истории и трагедии Бабьего Яра.
1227
См. подробнее:
1228
На эту системность еще в 2009 году обратил внимание даже канадский историк Иван-Павел Химка: «Существует множество украинских евреев, которые совершенно счастливы легендой о героических и демократических ОУН-УПА, друзьях евреев — к примеру, Моисей Фишбейн, Виталий Нахманович и Иосиф Зисельс» (Степан Бандера: герой или преступник? [Дискуссия] // Журнал российских и восточноевропейских исторических исследований. 2010. №2-3. С. 137).