Словом, не музей, а учебно-испытательный стенд и ритуальный тир для неприятных энергий. Сильная адвокатура!
К тому же Хржановский постоянно говорил о том, что это будет не просто мемориал, а мемориал для той эпохи, когда ни одного из переживших Холокост уже не останется в живых. Тогда необходимостью станет иной мост между поколениями, отчего нужно срочно искать для музея XXI века его новый язык. Над чем, собственно, он все время упорно и работает не покладая рук[1267].
Появление Литтелла за столом, во время которого Фридман познакомил Хржановского и Баринову, не было случайностью. Невозможно пройти мимо поразительного идейного сходства музейного нарратива Хржановского и дискурса романа Джонатана Литтела «Благоволительницы» (2006, по-русски издан в 2019).
Среднестатистический хвалебный отзыв на роман непременно содержал в себе аплодисменты бесстрашию автора в обращении со злом. Литтелл действительно ретранслирует, — чтобы не сказать обрушивает, — на своего читателя приглашение к грехопадению. Он зазывает его в ад, подталкивает к мерзостной выгребной яме, в экскременты и сукровицу свежерасстрелянных, макает в абсолютное зло и вываливает в нем, как отбивную в муке, после чего бросает на шипящую сковородку совести и спрашивает: ну как вам наш ад? понравилось? ароматно?..
Читателя как бы просят протестироваться на адаптивность ко злу — сначала на иммунитет, потом на приспособляемость, потом на толерантность, потом на смирение к нему, потом на надежду, в случае чего, никакого зла не совершить, а в конечном счете — на готовность, в силу реальной или мнимой «безвыходности» положения, это зло все-таки совершить и, попривыкнув, совершать.
Это очень рискованный психоэксперимент, в котором читатель категорически не нуждается. Так и хочется воскликнуть вслед за Гришей Дашевским: «А почему, собственно?»
Тот опыт, ради которого (как говорят самые утонченные поклонники романа) стоит роман читать, — опыт познания зла как такового или, что то же самое, опыт самопознания — обещан читателю во вступлении. Герой начинает обращением «люди-братья» и говорит: «нельзя зарекаться "я никогда не убью", можно сказать лишь: "я надеюсь не убить"— и от этого переходит к: "я виноват, вы нет, тем лучше для вас; но вы должны признать, что на моем месте делали бы то же, что и я"». Никто и не зарекается, все мы так или иначе просим не ввести нас во искушение, потому что нельзя знать, как себя поведешь при встрече со злом, — но между «не зарекаться» и «на моем месте вы делали бы то же, что и я», лежит пропасть. Литература как раз и пытается навести через эту пропасть мосты и перенести читателя на «мое место» — но в романе такой перенос только декларируется. Ни разу на протяжении тысячи страниц читатель не вынужден сказать «да, я поступил бы так же»[1268].
На самом же деле это ложнодостоевская западня для «твари дрожащей»: в конце лабиринта сидит в своем креслице Порфирий Петрович в халате и произносит с шамкающей улыбкой: «Вы и убили-с!»
А за ним, еще дальше — кто-то похожий на рейхсфюрера — добавляет: «Но это не страшно-с, так что вы свободны, штандартенфюрер, идите-с! Право имеете-с...»
Тот же Дашевский же проницательно замечает:
«Благоволительницы»... [это] умело устроенный аттракцион под названием «Холокост глазами оберштурмбаннфюрера СС»[1269].
Целил-то он в Литтелла, а попал в его горячего поклонника — Хржановского. Для меня несомненно, что постмодернистская начинка, нарциссизм и внешний успех романа оказали сильнейшее влияние на арт-директора МЦХ с его собственными длиннотами и трансгрессией, искренне любующегося в своей «Дау-эпопее» даже не Дау-Куртензисом, а Тесаком-Тесаком и Ажиппо-Ажиппо.
Но Хржановский крупно заблуждается, полагая, что библией «Бабьего Яра» являются именно «Благоволительницы», а не роман Кузнецова, например.
Если Литтелла можно воспринимать как своеобразного исследователя генотипа национал-социалиста, то сам Хржановский в «Дау» наводит свою оптику на генотип советского человека. Их общий — не совместный — вывод: зло пассионарно, зло всесильно, зло безнаказанно! И эта сага о всесилии и безнаказанности зла — часть мифа о нем, быть может, важнейшая и подлейшая его часть.
1268
Опыт неприятеля. Григорий Дашевский о «Благоволительницах» Джонатана Литтелла // Citizen. 2012. 6 февраля. URL: https://www.kommersant.ru/doc/1862035