У Хржановского же, напомню, на уме и сердце совсем другое — и впрямь небывалое — спорное, но небывалое — в музейном деле. А именно: заполучить мандат на посетителя, принудить его к разбирательству с самим собой, т.е. к иммерсивному прочувствованию катастрофы, пропусканию ее через себя.
Впрочем, повторюсь, музеелогически лечится это просто. Двумя не мешающими друг другу рукавами в посетительском потоке: один, небольшой, для тех, кому такое принуждение мило и надобно, второй — для тех, кому оно не нужно. Но именно их — а это заведомо подавляющее большинство — Хржановский и не хотел бы иметь в виду.
Сам Хржановский и его команда работали между тем не покладая рук. Деятельность МЦХ в области архитектуры малых форм с его приходом действительно приобрела контуры и заметно активизировалась.
При этом начал Хржановский с болезненной неудачи, с щелчка по носу. Одной из первых собственных инициатив «МЦХ 2.0» стала инициация в начале февраля 2020 года и лоббирование переименования станции «Дорогожичи» Сырецко-Печерской линии Киевского метрополитена в станцию «Бабий Яр» с оплатой всех возникающих при этом расходов из бюджета МЦХ. Это, по мнению МЦХ, позволило бы актуализировать память, поспособствовать переосмыслению киевлянами этой местности и ее превращению из места забвения в место памяти[1273].
Идея, однако, уткнулась в индифферентность историков и урбанистов, в специфическую настороженность «еврейской улицы» и в яростное неприятие — со стороны «улицы украинской», рупором которой традиционно выступил УИНП[1274]. В этом усматривали провокационное испытание границ общественного терпения, при котором на каждого возражающего ложится тень подозрения в антисемитизме. Сама эта реакция невольно подтвердила: все стороны, воюющие с евреями в Бабьем Яру за место и за ранжир, на самом деле прекрасно понимают, чей это овраг. Но в итоге мэрия не поддержала инициативу.
Хржановский сосредоточился на структуризации интеллектуальной инфраструктуры МЦХ как горизонтального семейства автономных институтов и проектов, на залечивании ран от ухода части сотрудников и на выстраивании и упрочении отношений МЦХ с городом, страной и миром.
Есть тут еще одна проблема: а что важней в мемориализации — идеологе-ма или маркетинг?
Так, переименование станции метро «Дорогожичи» в «Бабий Яр», по Бариновой, было бы маркетинговым, а не коммеморативным ходом:
Честно говоря, я не представляю, что буду ехать на станцию метро «Бабий Яр». У меня от этого мурашки. У сотен людей другое мнение, мол, что это актуализирует место и память. Но нельзя путать маркетинг и мемориализацию. Мемориализация — это глубокое бурение. Это работа с общественным мнением, работа с потомками тех, кого убили, работа с другими профильными музеями. Это каторжный труд.
И все же актуализация места памяти ни разу не маркетинг!
Зато Баринова — сама, безо всякого смущения и заминки, даже с пониманием — шла на то, что не без лукавства называла «социальным договором». Между тем учет «позиции украинского современного общества» — не что иное, как признание приоритета украиноцентричной историографии, что бы это де-факто ни значило.
Тем, кто еще не уловил, предъявим образчик имплементации «учета» такого приоритета:
Мы в какой-то момент точно поняли, что в названии нужно менять «Бабий» на «Бабин». Это пример того, как мы в свое время недооценили роль гражданского общества, но отследили реакцию и отреагировали. Изначально использование названия «Бабий Яр» было неким актом уважения к выжившим — в своих воспоминаниях и интервью они использовали именно это название. Но для современной Украины было значимо изменение названия[1275].
1274
См.: