При этом существенная часть фактографии пересмотрена и переосмыслена здесь заново, в том числе хронология расстрелов непосредственно в Бабьем Яру, а кое-что ставится как проблема или вводится в научный оборот впервые: например, мемориализация жертв погромов периода Гражданской войны или судьба Пинхоса Красного, последнего петлюровского министра по еврейским делам.
Пространство книги рассечено по оси времени натрое — «До Бабьего Яра», «Во время Бабьего Яра» и «После Бабьего Яра», причем последняя часть жестко потребовала для себя дополнительного раздвоения — отдельно для советского и постсоветского периодов. В каждой части — по нескольку разделов, в каждом разделе — по нескольку глав.
Период «До Бабьего Яра» — это все, что предшествовало немецкой оккупации Киева 19 сентября 1941 года. Хронологически это самый большой отрезок времени, — в книге же это самая скромная по объему часть. Соответствующий раздел получил подзаголовок: «“Союз русского народа”, или Интернационал погромщиков». Это, если угодно, загрунтовка всего последующего, позволяющая следить за его истоками и корнями, держать их в поле зрения в зеркале заднего вида.
Часть вторая и центральная — «В Бабьем Яру» — имеет подзаголовок: «“Союз немецкого народа”, или Овраг смерти». Этот метафорический проброс от реального «Союза русского народа» к условному «Союзу немецкого народа» указывает на новую антисемитскую доминанту — человеконенавистническую идеологию национал-социализма, неотделимую от его людоедской практики.
Третья и четвертая части — это все, что было «После Бабьего Яра». Третья часть — все, что после освобождения Киева и до распада СССР, — посвящена уловлению того «гулкого эха», что породил Бабий Яр, т.е. рефлексии на него со стороны государства, общества и культуры. Отсюда его подзаголовок — «“Союз советского народа”, или Овраг беспамятства». Четвертая — продолжение третьей, но уже после распада СССР, когда государственная власть стала украинской. Отсюда ее название — «После империи» — и ее подзаголовок: «“Союз украинского народа”, или Овраг враждующих символов».
Открывается и завершается книга автороцентричными разделами, озаглавленными — «На берегу Бабьего Яра. Вместо предисловия» и «Вместо послесловия. Бабий Яр как хроническая болезнь». Концовка задумывалась как оптимистическая, ведь «хроническому больному», казалось, становилось все лучше, и он явно шел на поправку и даже на выписку, до вожделенной мемориализации Бабьего Яра, казалась, было уже рукой подать. Но 24 февраля 2022 года, когда все перевернулось и в постковидном бреду заметался весь мир, хроника перешла в хтонику, и эта задача, как и все нормальное в мирной жизни, лишилась приоритетности и встала на чрезвычайную паузу. С этим же связано и добавление в книгу, в качестве своего рода приложения, постскриптума от Павла Нерлера («Фугасмерти»), в центре которого — новый перевод «Фуги смерти» Пауля Целана.
Таким образом, книга охватывает предысторию, историю и постисторию расстрелов в Бабьем Яру. В фокусе постоянно оказывалась одна и та же традиционная константа — антисемитизм. Точнее, сменяющие друг друга, как в эстафете, антисемитизмы разных окрасок — российский (имперский), немецкий (национал-социалистический), советский (интернационалистский, но с местным душком) и украинский (младонационалистический). Степени их отрефлексированности неодинаковы: ведь знание и память никогда не абсолютны, они всегда баланс раскапывания и закапывания, оглашения и утайки, увековечения и предания забытью. Но тут важно понимать, что неотъемлемым условием каждого из антисемитизмов была социальная и статусная униженность и экзистенциальная беззащитность евреев, делающая из них идеальных жертв — всегда под рукой, хорошо заметны и априори лишены малейшей возможности постоять за себя и дать сдачи.
Еще томик моих эссе «Эхо Бабьего Яра» в киевской двухтомной антологии 2021 года вызвал бурную и неадекватную реакцию, породив самую настоящую цензуру — изъятие руководством МЦХ из макета важнейшего очерка — о коммеморативных процессах в Бабьем Яру накануне 80-летия годовщины трагедии. Порождено это было гипотетическими опасениями либерального начальства МЦХ лишний раз не угодить ожиданиям украинской патриотической общественности в сложном балансе их взаимоотношений.
Уже сами эти опасения многое говорят о горячечной температуре избранной темы. За время войны она могла только раскалиться. Не приходится сомневаться, что и эта книга будет встречена демагогически-эмоционально — как «проукраинским» лагерем, так и «проимперским». Каждый из лагерей, скорее всего, постарается инструментализировать фактографию книги на свою корысть. Что ж, за фактографию я отвечаю, а от таких попыток, памятуя о прискорбном опыте Арона Шнеера[7], наперед и с твердостью отмежевываюсь.
7
Израильский историк Холокоста, чьи неосторожные слова были с иезуитским цинизмом использованы для травли и запрета общества «Мемориал».