А Ревекка Ароновна Шварцман вспоминала о 29 сентября:
По дороге и шоссе шло много людей, везли вещи и парализованных на тачках. Немецкие каратели ехали на мотоциклах с пулеметами на плечах, и на груди их блестели цепи с какими-то орлами. Лица их были смеющиеся, а мы шли, плакали, не знали, куда мы идем. Уже подошли к Бабьему Яру. Там заслоном стояли немецкие солдаты и подгоняли людей. Соседи с нами попрощались и быстро вернулись, а девочки Леночка и Валечка понесли Славика на руках дальше. С нами они потом тоже попрощались, отдали мальчика.
Немецкий солдат обратил внимание на нас. На руках у меня был маленький белобрысый ребенок, и он обратился ко мне: «Юда?» Я ответила: «Я, пан». Он проговорил: «Цурюк, капут, шейн блонд клейн кинд, цурюк». Мы с сестрой Сонечкой поняли, что он подсказал, что нужно убежать, он чуть не вытолкнул нас из толпы. Я со Славиком еле выбралась из толпы, забыв о родных. Мы очутились на кладбище и спрятались в склепе. День 29 сентября был жаркий, а в склепе холодно. Мы пересидели там[264].
Не забудем и о том своеобразном милосердии и толерантности, проявленных другим немецким охранником по отношению к Дине Проничевой и еще нескольким женщинам, утверждавшим, что они не еврейки, а украинки. Он оставил их в живых до вечера, и только главный распорядитель расстрела (по всей видимости, Еккельн) распорядился всех их, казалось бы, уже спасенных, немедленно расстрелять!
...Но были в Киеве, разумеется, и такие евреи, кто сами сразу все поняли и ни на букву не поверили гнусному приказу. По некоторым оценкам, таких было около 17 тысяч, или каждый третий киевский еврей.
Иные из них — немногие — осознав всю безвыходность положения, решили больше не тянуть и убили себя сами — так или иначе. Таким, между прочим, «повезло»: немцы хоронили их на кладбище.
Большинство же просто остались дома: или потому что были не в состоянии идти, или потому что решили обождать, осмотреться, не торопиться, или потому что надеялись потом укрыться у кого-то в городе или в деревнях.
Вот один такой случай — семья Пеккеров. Муж — Соломон Абрамович Пеккер (1884-?), жена — Ольга Романовна Мухортова-Пеккер (1902-?). Как только 28 сентября они увидели приказ, то первым делом вычистили свое еврейство из паспортов, быстро собрались и вчетвером (с ними были еще два мужниных друга) отправились в Святошино, где Ольга заранее сняла квартиру у некоего М. и даже выплатила аванс. Однако, когда все они туда заявились, М. категорически отказался им помогать. В Киеве уже шел комендантский час, так что ночевать пришлось в лесу. Назавтра Ольга сходила в Киев и вернулась с ужасными новостями о расстреле. Устроив мужчин на несколько дней в Святошине у матери своего первого мужа, она сама вернулась в Киев и, как погорелица, получила ордер на другую квартиру, куда все четверо и перебрались. Но полиция приходила за ними и туда. Некоторое время они прятались в склепах Байкова кладбища, а потом снова в Святошине и снова в Киеве, где сумели нелегально прожить до освобождения[265].
На евреев, оставшихся в Киеве, уже 29 сентября без устали охотились. Именно ими — вместе с евреями-военнопленными и схваченными подпольщиками или партизанами — заполнялись расстрельные рвы или кузова газвагенов в октябре — ноябре: рутина для прибывшей в Киев несколько позднее (около 15 октября) айнзатцкоманды 5[266], продолжавшей ловить и — чуть ли не по расписанию[267] — убивать врагов Рейха в течение всей оккупации.
В отдельных случаях обнаруженных евреев просто линчевали на месте — по-садистски и, как правило, в присутствии нескольких немцев-гуманистов, относившихся к происходящему как к забаве, но и не отказывавшихся, по долгу службы, в какой-то момент прекратить потеху и пристрелить жертву. Задачу упрощало наличие в городе множества ям-щелей, вырытых во многих парках и садах в качестве укрытий от бомбежек.
264
«Два года мы были в подвальном помещении...» Шварцман Ревекка (Киселева Раиса). (1921 г.) // Мы хотели жить. Свидетельства и документы. Кн. 2. / Ред.-сост. Б. Забарко. Киев: Дух і літера, 2014. С. 504-506. Продолжение этой истории: «На рассвете мы выбрались на дорогу, и я побежала в село Крюковщина. Там жили Милания с тремя мальчиками и Ирина с дочкой Маней. Они до войны приходили на Шулявку, на маленький базарчик, к нам в дом заходили, носили козье молоко. Они нас приютили, и мы два месяца были у них в подвале. А потом они прочли на станции объявление о том, что, кто будет прятать евреев, будут расстреляны вместе с евреями. Они испугались и отказали нам в дальнейшем пребывании. Дали нам два пирожка и бутылку молока, и мы ушли на Киев. По дороге я вспомнила, что по улице Пушкинской, 25, жили мамины приятели Радченки Ганна Ивановна и Савелий Климентьевич. Они были бездетные, верующие люди. Я к ним направилась с ребенком на руках. Они открыли, впустили, покормили. И я попросила, чтобы они забрали у меня ребенка, а я пойду, чтобы меня расстреляли, так как некуда было деваться. Мы у них переночевали. Ганна Ивановна поговорила с близкими людьми: Нечаем, Лузановым, Олексеевич. Они разместили нас в подвальном помещении, забрали ребенка и покрестили его в Свято-Троицкой церкви. Сожгли мой паспорт, в котором было написано Шварцман Реввека Ароновна, сделали мне новый паспорт на фамилию мужа Киселева, сменили имя и отчество на Раису Антоновну, написали «украинка» вместо «еврейка», и все подписались на случай облавы, так как немцы проверяли. Затем они поместили нас в подвальное помещение по улице Пушкинской, 2. Два года мы были в подвальном помещении. Нас кормили, помогали как могли. Я плакала и просила Бога, чтобы Бог помог немецкому солдату, который нас спас от Бабьего Яра, чтобы он остался живой, и чтобы мать его встретила живого и здорового...»
266
Начиная с сентября 1941 и по январь 1942 г. ею командовал оберштурмбаннфюрер СС Август Мейер.
267
По разным свидетельствам, по вторникам и пятницам, или по вторникам и субботам, или по пятницам и субботам, или по вторникам, четвергам и пятницам, понедельникам и пятницам (Бабий Яр: человек, власть, история, 2004. С. 139-140, 251, 270).