Эренбург как раз рвался увидеть свой родной город в первый же день и час его освобождения. Вместе с Константином Симоновым он прибыл на Юго-Западный фронт на стыке сентября и октября и провел на левобережье Днепра около трех недель, но так и не дождался форсирования реки и изгнания немцев[424]. Но он уже хорошо знал, что такое Бабий Яр, и писал о нем как о главном символе немецких зверств и преступлений[425].
«Кто ответит за Бабий Яр?», — спрашивал он у общесоюзного читателя еще 29 октября[426]. А в другой, адресованной к сугубо еврейской аудитории статье позволил себе и ветхозаветный ответ — немцы, точнее, немецкие фашисты!
Вы, кто имеете винтовки, убивайте! За этого старца. За старую еврейскую мать. За Бабий Яр! За ямы смерти в Витебске и в Минске. За все горе наше[427].
Чуть ли не ежедневно в «Красной звезде» или в других центральных газетах, как и в войсковых или в выходившей на идише «Эйникайт», появлялись его великолепные статьи и очерки. Один из эпистолярных корреспондентов Эренбурга — Л. Н. Романенко — назвал его «Иеремией нашей эпохи»[428]. И по праву! Илья Эренбург — пророк, но пророк не плача, а гнева и возмездия!..
Он же стал инициатором и первым, на пару с Гроссманом, составителем «Черной книги», и давно уже получал страшные и честные письма о том, что происходило с евреями в Киеве и других местах Украины, о том, как вели себя фашисты и их добровольные помощники из местных, вошедшие в антисемитский раж при немцах, да так и не вышедшие из него после их изгнания и разгрома!
Но дождаться освобождения Киева от убийц и лично это засвидетельствовать Эренбургу не привелось.
Удалось это Николаю Бажану, Савве Голованивскому и Александру Довженко, побывавшим в Бабьем Яру уже 7 ноября. Бажан через несколько дней написал свой «Яр», вскорости переведенный Михаилом Лозинским:
Дыханьем смерти самый воздух выев,
Плыл смрадный чад, тяжелый трупный жар,
И видел Киев, гневнолицый Киев,
Как в пламени метался Бабий Яр...
Удалось и Борису Полевому, спецкору «Правды». Слегка привирая про бомбу и про «монолит человеческих останков», он наплел режиссеру Шлаену вот что:
...Мы вошли в Киев с первыми советскими частями... Город еще пылал. Но всем нам, корреспондентам, не терпелось побывать в Бабьем Яру. О нем мы слыхали за эти годы войны предостаточно, но нужно было увидеть все самим... Мы приехали на Бабий Яр и обмерли. Громадные, глубоченные рвы. Накануне бомбили город, и одна из бомб попала в откос яра. Взрывом откололо внизу кусок склона. И мы увидали непостижимое: как геологическое залегание смерти — между слоями земли спрессованный монолит человеческих останков... Более страшного я не видел за всю войну...[429]
Очерк Полевого о Бабьем Яре не найден, но есть у него перед этой темой кой-какие личные «заслуги». Это он как главный редактор «Юности» напечатал роман Анатолия Кузнецова. Сделал он это по-варварски — роман был искорежен цензурой и лично им, Полевым[430]. Но: без его редакторского садизма, без запытанного, вхруст изуродованного текста не было бы и авторского протеста такой силы, что пришлось бежать из страны — лишь бы стряхнуть вонючее цензорское тряпье и выпустить из тисков свою — авторскую, вольную — птицу-версию!..
Первым после 6 ноября текстом, в котором сказано было о Бабьем Яре и о евреях, был очерк военкора «Известий» Евгения Генриховича Кригера (1906-1983) «Так было в Киеве...»[431]. Вся вторая половина очерка посвящена Бабьему Яру и евреям как его жертвам[432].
Вот один фрагмент:
И все та же Львовская улица.
— Я был здесь 29 сентября 1941 года, — сказал Дмитрий Орлов, — через несколько дней после того, как в Киев вступили немцы. Толпы людей непрерывным потоком шли по Львовской улице, а на тротуарах стояли немецкие патрули. Такое множество людей с раннего утра до самой ночи двигалось по мостовой, что трудно было перейти с одной стороны Львовской улицы на другую. Я пришел туда на другой день, а люди все шли, и это продолжалось три дня и три ночи. Это немцы гнали евреев к Бабьему Яру. За Львовской улицей начинается улица Мельника, и там они шли, а дальше пустынная дорога, голые холмы и за ними — овраги, глубокие, с крутыми склонами. Бабий Яр. Что-то гнало меня туда, и я пошел и увидел всё со стороны Кабельного завода. Я выдержал десять минут, потом в голове у меня стало темно. Немцы заставляли людей раздеваться донага, верхнюю их одежду собирали, аккуратно складывали в автомобили и отправляли на вокзальные склады. Нижнюю одежду они тоже собирали и отправляли в прачечные, стирали и отправляли на склады. Из Бабьего Яра все попало в Германию. У голых людей, — там были женщины и мужчины, — срывали с пальцев кольца. Потом этих людей, дрожавших от холода или от близости смерти, ставили на край оврага и расстреливали, и они падали вниз. Маленьких детей немцы пулями не трогали, а сталкивали вниз живыми. Те, кто ждал своей очереди, или молча стояли, или тихонько пели, смеялись. Вот они, которые смеялись, они, я понял, были уже без ума. Но ведь и я сам ушел с того места, как полоумный. Все это продолжалось три дня — по Львовской улице люди толпами шли на смерть. И все, кого еще не успели погнать, знали, что их ожидает, и готовились к этому. Старики одевались в черное и собирались в домах для молитвы и потом шли на Львовскую улицу, немощных вели под руки, а иных несли на плечах. И всех их убили.
424
Прямое указание на это см. и в воспоминаниях его дочери
425
Впрочем, в двух других статьях Эренбурга, писавшихся в предвкушении освобождения Киева, — «Киев ждет» (За счастье Родины. 1943. 9 октября) и «Перед Киевом» (Красная звезда. 1943. 14 октября) — Бабий Яр упомянут не был.
427
428
Советские евреи пишут Илье Эренбургу, 1943-1966 / Ред. М. Альтшулер. Иерусалим, 1993. С. 159.
430
О трагической истории публикации романа см.:
431
432
Фрагменты о Бабьем Яре — с отсылкой к рассказу Дмитрия Орлова, наблюдавшего расстрел от Кабельного завода. Сами расстрелы, по Орлову, продолжались не два, а три дня.