— Никто ничего не услышит, — прошептал Ахмад Танбал. — Нет никаких свидетелей! Согласитесь, зодчий! Возьмите, возьмите золото!
— Не спешите, бек… Кто вам сказал, что я могу изображать людей?
— Слышали… люди знают…
— От кого слышали? От Хасана Якуб-бека?..
— Хасан Якуб-бек прослышал о том от одного садовода…
«Значит, они в сговоре, — подумал мулла Фазлиддин. — Хотят меня прибрать к рукам… Чтоб для такой голой жабы я написал изображение нашей бегим? Нет, я еще не сошел с ума!»
— Господин Ахмад-бек, когда ваш покорный слуга набрасывает на бумаге чертежи садов, он — в одном из уголков чертежа — может изобразить скромного садовода: искусство зодчего, да и святой Коран, такое не возбраняют. Но изобразить Ханзоду-бегим? О нет, на это у меня ни прав, ни умения, ни смелости!
— Короче говоря, вы хотите отказать мне? Мне?!
— Другой возможностью, увы, не располагаю. Извините меня… Думаю, что и приходить ко мне с таким предложением небезопасно! Даже вам!
— А я не из тех, у кого заячья душа! — Ахмад Танбал сердито вскочил с места. — А вот кое-кто из трусливых пожалеет о своей трусости!
Так угроза эта и осуществилась налетом четырех неизвестных… Устоять зодчему перед происками такого бека, как Ахмад Танбал, у которого, говорят, двести головорезов на службе? Невозможно! Но и смириться нельзя, — ничего не предпримешь в ответ, этот сумасброд может натворить еще больших пакостей!
Наутро, после бессонной ночи, мулла Фазлиддин оседлал коня, того самого, что подарил ему Умаршейх, и направился в приемную андижанского градоначальника. Худощавый, высокий градоначальник слушал зодчего, что называется, вполуха, голова Узуна Хасана была занята заботами о том, как загнать в войско побольше людей, как усилить оборону города. Безразлично глядя куда-то поверх склоненного муллы, Узун Хасан ронял небрежно:
— Мне, прошу простить, сейчас не до таких дел… досадно, конечно, терять золото… Но раз не тронули ваших чертежей, то это воры из пригородных тугаев[23]. Там их укрытия. Благополучно избавимся, по воле всевышнего, от забот войны и обязательно очистим тугаи от воров и разбойников… А сейчас, сами видите, не до того… — и градоначальник развел руками.
Мулла Фазлиддин подошел поближе, вновь почтительно наклонил голову:
— У меня другое предположение, господин градоначальник, — тихо произнес он. И коротко рассказал, как Ахмад Танбал домогался получить изображение человека. Или заказать таковое.
— Изображение? Чье изображение? — поинтересовался градоначальник.
— М-м-м… Некой сказочной пери… Я хорошо не уразумел, чей…
— А может быть, у вас в сундуке были изображения? Пери или земных девушек, а, господин зодчий?.. Разбойники не унесли их?
— Откуда там быть такому, господин градоначальник? Я занят чертежами медресе, которое приказал возвести наш повелитель. Для живописи у меня нет ни времени, ни таланта… И конечно, желания нет тоже, досточтимый. В сундуке были еще не завершенные чертежи, только они!
— Так они-то на месте?.. А раз так, зачем же вам подозревать почтенного Ахмад-бека?
Постояли друг против друга, помолчали.
— Я правдиво сказал о причине налета на мой дом, господин градоначальник! Прошу вас провести дознание!
— Ахмад-бек из рода султанов, я вам хочу о том напомнить. Старшая жена нашего повелителя Фатима-султан-бегим родственница Ахмада Танбала. Кстати, по зову Фатимы-бегим почтенный Ахмад-бек сегодня на рассвете отправился в столицу государства нашего, в Ахсы.
«Если б этот безбородый получил рисунки из сундука, то наверняка передал бы их и повелителю, и старшей бегим, своей сестре, — эта мысль словно морозом обожгла душу муллы Фазлиддина. — Да только ли для моего погубления нужно ему было изображение Ханзоды-бегим?.. А что же? Ведь он султанского рода. Неженатый еще, а жениться пора, по годам. Вот этот „почтенный бек“ и задумал стать зятем повелителя и мужем прекрасной бегим».
Мулла Фазлиддин почувствовал себя будто в липкой паутине. Надо вырваться, вырваться!
— Господин, градоначальник, здесь, в Андижане, милостивый наш повелитель отдал меня под вашу защиту! Если вы не накажете разбойников, я вынужден буду обратиться прямо к повелителю.
— Не забудьте, господин зодчий, что раньше вас самих к повелителю придут слова, которые вы любите высказывать.
— Какие слова, господин градоначальник?
— Некоторые… м-м-м… любят говорить так примерно: «Не венценосные владыки оставляют след в памяти людской, а поэты, зодчие и живописцы». Некоторые говорят, а кое-кто слушает… Друзья поэтов и зодчих бывают и нашими друзьями.