У меня в этом плане в свое время были серьезные тренировки. Ставили нас в муравейник голыми ногами с полным стаканом воды на голове. И ты должен был там простоять минимум час, не разлив ни капли, и запомнить наизусть какой-нибудь текст, который в письменном виде размещался перед тобой или определенные предметы и дать им потом соответствующую характеристику. Это было ужасно, так как муравьи полчищами ползали по твоему телу, забираясь во все мыслимые и немыслимые места, непрерывно кусая, взбираясь на твое лицо и норовя попасть в глаза, рот, уши. А ты должен стоять смирно, не шелохнувшись, ибо если ты только начинал двигаться, то вода расплескивалась и все начиналось сначала. Только научившись абстрагироваться от действительности, как бы подниматься над собой, превратив себя в бесчувственное тело, можно было выдержать это испытание. И как ни странно, когда ты научился впадать в такое состояние, муравьи, как бы чувствуя перемену переставали жалить тебя и мирно ползали по всему телу. Такие тренировки проводились не только с муравьями, но и с другими всякими насекомыми и животными, которые в конечном итоге подчинялись тебе.
Но как показала жизнь, самое трудное − это приручить эмансипированную женщину. Тут все наработки оказывались бессильными, и в дело вступал индивидуальный опыт.
Я решил подождать исправника в расположенном поблизости с банком скверике. Купив газету у мальчишки-разносчика, я уютно пристроился на скамейке и стал читать бахмутские новости, периодически поглядывая в сторону полицейского участка. Минут через тридцать на противоположной от меня улице нарисовался белый мундир полицейского исправника. Был он достаточно упитанным, невысокого роста и шел вперевалку, держа руку на эфесе шашки, которая болталась сбоку. Дойдя примерно до уровня банка, он неожиданно, словно вспомнив что-то, резко развернулся и направился в здание.
Я понял, что как раз наступил мой момент. Быстро вскочив со скамейки, я словно куда-то спеша, бросился ему навстречу. В это время он замедлил ход, приостановился и, сняв свою форменную фуражку, начал платком вытирать вспотевший от быстрой ходьбы внутренний ободок. Я, проходя мимо него, словно споткнувшись, выбил его фуражку из рук, которая покатилась в сторону. От неожиданности он оторопел. Не давая ему опомниться, я подхватил фуражку и с тысячами извинений протянул ему ее. Он закрыл рот, видимо придя в себя от неожиданности, взял фуражку и, отряхивая ее, с укоризной произнес:
– Надо бы поосторожнее, молодой человек, а то ведь так ненароком и зашибить можно.
– Простите, господин исправник, замечтался, − и тут я снова привел его в состояние прострации, произнеся пароль доступа.
Дело в том, что по роду службы, связаной с обеспечением безопасности царской семьи, мы периодически имели дело с жандармерией. И она давала нам коды доступа к различным должностным лицам и тайным агентам. Они были разными в зависимости от уровня посвящения. У меня он был высший, и поэтому пароли, которыми я обладал, нацеливали партнеров на беспрекословное подчинение и неукоснительное выполнение моих распоряжений.
Услышав пароль, исправник сначала не понял, о чем идет речь. Очевидно, в его голове прозвучало что-то знакомое, но редко используемое в жизни значение. И он сразу не определил, что это за сочетание слов. Но по мере узнавания этих значений выражение лица его менялось от удивления до понимания значительности событий, которые с ним будут происходить сейчас. Он еще раз машинально протер фуражку и, решительным жестом водрузив ее на голову, спросил:
– Чем могу служить?
– У вас, господин исправник, нет случайно сведений о банде атамана Маруськи и о ней самой?
Лицо его приняло выражение преданного служаки.
– Кое-какие данные есть. Вам как − в письменном виде или на словах?
– Давайте договормся так, господин исправник. Вы, пожалуйста, подготовьте мне это в письменном виде, заверните в газету и через полчаса пусть ваш человек в гражданской одежде оставит эту газету вон на той скамейке, − и я показал на нее рукой, − ну а дальше мои проблемы.
– Слушаюсь, − сказал исправник, и на этом мы расстались.