Также, конечно, на улице звучало множество криков.
– Сладкая вода! Сладкая вода порадует твою душу! Лимонад! Лимонад здесь! – кричали продавцы этой роскоши, звеня медными чашками.
– О нут! О зерна! – кричали торговцы пересохших зерен. – Хороши для печени – желудка! Точат зубы!
– Пощади, о моя голова, о мои глаза! – стенал крестьянин, опьяненный гашишем, которого полицейский в тюрбане хлестал со всей силы кнутом из шкуры носорога по дороге в полицейский участок; жена крестьянина следовала за ними с громким плачем:
– Yah Gharati – yah Dahwati! О ты, моя Беда – О ты, мой Стыд!
– Благословите Пророка и дайте дорогу нашему великому паше! – восклицал задыхающийся чернокожий раб, который бежал рядом с коляской вельможи, когда она пересекала площадь.
– О дочь дьявола! О товар, на который уходят деньги! О ты, нежеланная! – кричала женщина, отдергивая свою крошечную дочку с дерзкими глазками от малиновой бумаги, которой был оклеен лоток с сахарными конфетами. В следующий миг она ласкала и целовала девочку. – О мир моей души! – ворковала она. – О главная гордость дома моего отца, хоть и девочка!
– Смерть – это темнота! Хорошие поступки – это лампы! – вопила слепая нищенка, грохоча двумя сухими палками.
Один встречал и приветствовал другого со всей экстравагантностью Востока: люди бросались друг другу на грудь, опуская правую руку на левое плечо, сжимая друг друга, как борцы, то и дело прерывая объятия и изъявления радости, а затем нежно прикладывая щеку к щеке, ладонь к ладони, одновременно издавая громкие, чмокающие звуки множества поцелуев.
Кроткие, заспанные и обходительные, они впадали в ярость из-за каких-то воображаемых оскорблений. Их ноздри дрожали, и они ярились, как бенгальские тигры. Затем лились потоки нецензурной брани, аккуратно подобранные фразы плутовских поношений, которым славится Восток.
– Олух! Осел! Христианин! Еврей! Прокаженный! Свинья, лишенная благодарности, понимания и правил хорошего тона! – слышались слова престарелого араба; длинная белая борода придавала ему вид патриархального достоинства, противоречивший нечестивым ругательствам, которые он использовал. – Нечистый и свиноподобный чужеземец! Да будет твое лицо холодно! Да осквернят собаки могилу твоей матери!
Раздался вежливый ответ:
– Подлейшая из незаконнорожденных гиен! Отец семнадцати щенят! Продавец свиной требухи!
И затем финальная реплика, растянутым, медленным голосом, но истекающая всем ядом Востока:
– Эй! У твоей тетки с материнской стороны не было носа, о ты, брат шаловливой сестры!
Затем физическое нападение, обмен ударами, кулаки машут, как цепы, пока ухмыляющийся, плюющийся полицейский в малиновом тюрбане не разнимет участников сражения и не шлепнет их с веселой, демократичной беспристрастностью.
– Hai! Hai! Hai! – засмеялись зрители.
– Hai! Hai! Hayah! Hai! – засмеялся Багдадский Вор; и в следующий момент, когда пузатый, седобородый ростовщик остановился у фонтана и нагнулся, чтобы отхлебнуть глоток воды, сложив руки, проворные пальцы Ахмеда опустились, сплелись, немного потянули и вылезли с тугим кошельком.
Еще одно незаметное движение проворных коричневых пальцев; пока тело Ахмеда лежало неподвижно и пока глаза оставались невинными, как у ребенка, кошелек шлепнулся в мешковатые штаны из фиолетового шелка с серебристыми вставками, которые были собраны у лодыжек и которые вор приобрел только прошлой ночью – не заплатив за них – на базаре Персидских Ткачей.
Минуту за минутой он лежал там, смеясь, наблюдая, обмениваясь шутками с людьми в толпе; и многие из тех, кто останавливался у фонтана, чтобы попить или посплетничать, оставляли добычу в широких штанах Ахмеда.
Среди этой добычи были такие вещи, как: изящный платок, звенящий чеканным серебром и украденный из шерстяных складок бурнуса неповоротливого, задиристого, угрюмого татарина; звенящий пояс, украшенный рубинами и лунным камнем, с талии одной из любимейших черкесских рабынь халифа, которая шла по площади мимо фонтана в сопровождении дюжины вооруженных евнухов; кольцо из мягкого, чеканного золота, украшенное огромным сапфиром, с окрашенного хной большого пальца посещающего Стамбул франта, которому Ахмед, чтобы чужестранец не запачкал свое парчовое одеяние, помог попить воды, за что его изысканно отблагодарили:
– Пусть Аллах вознаградит тебя за твою доброту!
Но гораздо более существенной наградой стало вышеупомянутое кольцо.
Ахмед уже хотел прекращать работу, когда с базара Торговцев Красного Моря вышел богатый купец, Таджи Хан, хорошо известный по всему Багдаду из-за его богатства и экстравагантности – экстравагантности, необходимо добавить, которую он сосредоточил на своей собственной персоне и на наслаждении своими пятью чувствами; процветания он достиг с помощью чрезвычайной нужды, от которой страдали бедные и убогие, одалживая деньги по завышенным ставкам, беря в залог коров и нерожденных телят.