Доберман спит у его ног.
— Так… что я тут мо…
— Да ты надоел. Ничего! Живи своей жизнью, нюхай, трахай телок, чем ты там ещё занимался. Могу пистолет тебе дать.
Кроули после этих слов почему-то выпадет из реальности.
— Считай, что я тебя усыновил.
— У нас тринадцать лет разницы всего.
— Да не пизди уж. У тебя глаза щенка, и сам ты на ребенка похож.
Кроули, может быть, это и могло сейчас задеть, но осознание, что ему просто дали второй шанс зажить заново — слишком громкое для его головы. Оно бьется изнутри, оно оглушает, оно сбивает дыхание.
— А потом что?
— А, — Гавриил внезапно усмехается. Даже когда он пьяный, его улыбка продолжает казаться улыбкой маньяка. Алкоголь ничуть его не смягчает. — Ты про будущее? Посмотрим на твоё поведение. Может, что от твоего отца тебе и передам. Но по тебе не скажешь, что ты сможешь с чем-то управиться.
Гавриил ставит стакан на стол, аккуратно пройдя вперед, чтобы не разбудить добермана. Его шаги размерены, а взгляд пугает. Да и улыбка пугает. Он сам — пугает.
Запах крови ударяет по рецепторам, когда он подходит слишком близко. В этом полумраке не разглядеть цвета глаз, но этот безумный взгляд было сложно не почувствовать. Это жуткий взгляд пугал.
— Такие игрушки типа пушки. Типа доберманов. Типа наркотиков. Типа убийств. Типа гангстерской жизни, — он резко хватает его за руки. Кроули вздрагивает от касания. Ладони у него горяченные. Казалось, будто кожа у него сейчас загорится. — Слишком громоздкая для твоих хрупких ручек, Кроули.
Когда Кроули резко вырывает свои руки, смотря исподлобья, Гавриил лишь улыбается.
— Но это не значит, что я не дам тебе шанса. Ты ведь мне теперь, как…
— Бессмысленная красивая картина, не подходящая к твоей омерзительной жизни.
Свои слова Кроули выплевывает как грязь прямо в лицо Гавриилу. У того аж дыхание перехватывает от увиденного и услышанного. От злобы в его голосе, от грузного тяжелого взгляда.
— Как сын, — спокойно продолжает Гавриил со своей мягкой маньячной полуулыбкой. — Мой красивый бессмысленный сын.
Дверь захлопывается прямо в метре от Гавриила с громким хлопком.
Он усмехается, качая головой.
— Манер у беспородных псин и правда нет.
Он поворачивается к подскочившему от резкого звука доберману и снимает окровавленный пиджак, пропахший кровью и грязью. К запаху он привык уже давно, а вот ощущения всегда были ему омерзительны.
***
На самом деле у Кроули не появилось особых проблем с «новой» жизнью. Единственное, неудобное расположение особняка было таким себе фактором, но, в целом, он продолжил просто жить своей жизнью. Гавриил почти никогда не мелькал перед его глазами и чаще всего он был предоставлен сам себе. Пил, трахался, гулял — продолжил свою обычную жизнь. И какое же это было чувство облегчения, когда он осознал, что весь его страх был абсолютно необоснованным.
По отцу он не особо и скучал. Если в первые дни из-за недопонимая будущего и темной личности Гавриил он думал о нём слишком часто, то сейчас, когда всё вернулось на своё место, мысли о нём его не посещали вообще.
Он, откровенно говоря, не понимал, какой толк был Гавриилу держать его у себя, кормить, да и просто обеспечивать, учитывая, что Кроули никакая не стройная блондиночка, готовая отсосать за кредитную карточку и очередное пополнение на неё.
Кроули был полностью бесполезен для него. Но в итоге он пришёл к выводу, что Гавриил, видимо, настолько неприлично богат, что лишняя, как он любил выражаться, «псина» ему не навредит.
Не появлялся — и на том спасибо.
Кроули даже не оскорбляла его роль в глаза Гавриил типа
«щенок»
или
«бессмысленная картина».
Кроули так на это всё равно, когда в очередном клубе он зажимают какую-то симпатичную девчонку.
Он трогает её за жопу и в сотый раз думает, почему он оставил его в живых и позволил жить за его деньги. Когда он лапает её за грудь, он в миллионный раз думает о том, почему Гавриил так поверхностно к нему относится.
Когда он её целует, он думает, что будь он девчонкой, смысла в этом было бы больше. Тогда Гавриил, скорее всего, трахал бы его по выходным. Или по праздникам.
Потом он думает, что это к лучшему — что он не девчонка. И ему не нужно сосать, трахаться, да и просто целоваться с этим безумной пародией человека.
А потом до него доходит, что он слишком много об этом думает. Он думает о Гаврииле, когда лапает девушку, черт возьми!
Это ненормально.
Это странно.
Отец бы точно такого не понял бы.
Она спрашиваете, облизывая его губы, пачкая в красной помаде:
— К тебе?
Он зависает.
А у него-то было «к нему»? Мог ли он позволить привести в тот дом девушку?
Чёрт, да до него же ехать два часа!
Он хмурится, вспоминая, сколько у него денег на карточке, и хватит ли оплатить и клуб, и какой-нибудь отель. Потом он думает, что Гавриил, наверное, скажет, что он охуел, если потратит столько за ночь. По крайней мере, так бы ему сказал отец. Потому что только на развлечения до неё ушло не мало.
Отец бы точно сказал, что он охуел.
А что скажет Гавриил — он не знает.
Это блондиночка трется о него, целует в шею и хватает за член.
В итоге Кроули приходит к мысли, что не хочет. Вот так просто. Он просто не хочет. Ни эту девчонку, ни этой красной помады.
Сам Господь Бог бы ему сказал, что он ахуел.
Возможно, Гавриил бы тоже так ему сказал.
А может и нет. Откуда Кроули знать.
Гавриил настолько странный, что пытаться разобраться в нём не хочется вообще. Всё равно попытки будут тщетными и безнадёжными. Всё равно Кроули это неинтересно.
Хотел бы он в это верить.
Он расплачивается картой под непонимающей взгляд это милой девчонки со сделанными губами. И уходит.
От шока она даже не успевает назвать его уебком. А может она и не хотела называть его уебком, потому что трахаться она не особо-то и хотела, а счет за неё всё равно заплатили.
Кроули хочется верить, что она в выигрыше.
Должен же хоть кто-то быть в выигрыше.
Хотя бы эта милая девчонка с голубыми яркими линзами.
Он заваливается в такси.
Его жизни ничем не отличается от его прошлой — так думает Кроули, когда просит остановить машину и блюет на обочину.
Это одно и то же — так думает Кроули, когда обратно залазит в машину, ловя на себе равнодушный ко всему взгляд водителя.
На самом деле, это такая глупость, думать, что кто-то из мимопроходящих может смотреть на тебя не равнодушно. Ему похуй. Ему на тебя похуй настолько же, насколько на всех других.