Тихо скрипнула дверь. Володя вышел на порог крыльца. Полной грудью вдохнул он морозный воздух. В темно-синем небе гнал ветер снеговые тучи.
Горькие запахи пожарищ, бензина, угарного дыма, все еще идущего от непрогоревшей соломы, пьянили запахом голову. Першило в горле.
Выглянул Володя из-за сарая, прислушался… Ни души.
Лег на землю и пополз по меже, густо поросшей бурьяном, по направлению к речке. Шуршит снег под локтями, шелестит жесткой от мороза ботвой.
Когда вспыхивает ярким огнем ракета, мальчуган еще плотнее прижимается к земле, замирает.
Вот и кусты, криничка, из которой Гайдару воду приносил.
— Пришло уже мое время, Аркадий Петрович! — прошептал он и пополз дальше. Скоро. Уже совсем скоро речка. В кустах ползти тяжелее, зато надежнее — не заметят.
Лишь бы на мину не нарваться. Вроде хорошо высмотрел из окна проход…
Болят ладони, горят руки, поцарапанные до крови. Но все дальше упрямо ползет Володя по минному полю к осокорю. А кажется, ползет не по жесткому снегу, а по жарким углям.
Бывало, летом не один раз с этого берега возле осокоря нырял он в речку. И вот сейчас Володя мягко скатился на лед.
Во рту пересохло; лизнул языком льдину. Ухо уловило: под корягой течение лед размыло, тихо журчит ручеек. Подполз поближе, прикоснулся сухими губами к ледяной воде и жадно, небольшими глотками долго пьет ее.
Утолив жажду, лег навзничь. Сквозь рваное облако в глубоком темном небе увидел маленькую звездочку.
Отдохнул.
И снова пополз. Уже за рекой, на огородах, наткнулся на засаду. Два бойца подхватили его под руки, один прошептал:
— Мы уже полчаса наблюдаем за тобой. Кто такой?
— Ведите к командиру меня.
— Проводи, я буду один, — приказал старший.
Через час Володя вышел от командира. О чем они разговаривали, никто не знал. Командир сам провел его к засаде, крепко обнял на прощание.
Тихо скрипнула дверь.
— Кто там? — испуганно спросила мать.
— Это я, — отозвался Володя. — Во двор выходил.
— Поберегись, сынок. Теперь такое время — погубишь себя, — жалобно попросила мать.
Володя молча разделся, прилег на топчан и тут же, подхваченный на легкие крылья сна, понесся к маленькой яркой звезде, которая освещала ему путь в темной ночи.
В полдень проснулся, густо сдобрил корку хлеба крупной солью и съел ее медленно, запивая холодной водой. Матери не было дома: наверное, пошла проведать соседей, которые прятались от немцев в погребе.
Потом достал с печки мешочек, положил в него краюху хлеба, кусочек сала, что мать приберегла на черный день, две луковицы, завязал в тугой узелок, сунул за пазуху и быстро вышел из хаты.
Прошел разбитую железную дорогу, добрался к насаждениям.
— Ложись! — словно выстрел раздался из-за куста, и на него уставился черный глаз автомата.
Володя лег.
Неуклюже ступая соломенными лаптями по снежному насту, подошел солдат. Ощупал карманы, вытащил из-за пазухи узелок, развязал. Губы растянулись в довольной улыбке:
— О! Шпик, хлеб, цибуля! Зер гут!
Привязал узелок к поясу с металлической пряжкой, на которой Володя прочитал: «Готт мит унс!»[16]
— Чего ходишь? — угрожающе спросил фашист.
— Сестренку ищу, — сказал Володя.
— Сестру? Ауфштеен, вставай! Шнель! Шнель!
Толкнул прикладом в спину и повел на другую улицу, вьющуюся на гору, с которой все видно как на ладони. Во дворе подошли к погребу, оттуда выглянула испуганная женщина. Гитлеровец ее спросил:
— Вы этот мальчишка знайт?
— Знаем, знаем, а как же! Это ж наш, Володя Бучацкий, — заторопилась женщина.
— Он ищет сестру. Он имеет сестру?
— Имеет, имеет.
— Помоги ему найти сестру!..
Немец направился к лесополосе. Возле пояса Володин харч, через плечо перекинут мешочек, чем-то туго наполненный, а к нему привязан котелок с флягой.
— Курощупы проклятые! — с ненавистью шепчет женщина. А к Володе: — Ты сам ищи сестренку, а то и меня с тобой черт попутает. Зачем ищешь приключения?..
Завтракал Володя по другую сторону реки. Вместе с капитаном.
— Ну, а теперь рассказывай, — попросил командир.
— Прямо за лесонасаждениями — немецкие часовые, — с волнением начал Володя. — Один меня задержал, а потом отпустил… В овраге, за хатами, видел орудия. Лошади стоят в сараях, солдаты — в хатах, а хозяйка — в погребе. На горе, рядом с высоким осокорем, его видно отсюда, под навесом закопан танк, а подальше метров на двадцать — еще один. Там, где улица выходит на широкую дорогу, за хатой стоит машина. Над нею антенна, а к хате с трех сторон провода протянуты. Возле дверей немец с автоматом как столб торчит. На колхозном дворе, за фермами, пятнадцать автомашин, покрытых брезентом, а возле них солдаты…