Вызывает меня подполковник. Вижу, ус покусывает и насчет лошадки разговор заводит. "Есть, грит, в Чудове казачий полк. Коней бракованных по сходной цене продает. Так вот, Бегунков, не зевай. В самый раз. А выходное пособие тебе устроим". Понял я: хоронят по первому разряду. На все четыре стороны с почетной грамотой. Что ж, займусь теперича извозным промыслом, щедрых господ развозить стану по ресторанам и всяким публичным заведениям. Поехал в Чудово, отобрал в табуне клейменого жеребца и только занялся делом, как — раз! — вторая беда: узнаю от добрых людей, что Марина моя связалась с приказчиком из мелочной лавки. Схватил гирю, — убить мало, не то штоб кормить изменщицу. А тесть на дыбки! Не замай, мол. И гони мне половину выручки. Коляска-де не твоя, а женина. А я ему: "Шалите, папаша. Была когда-то пролетка ваша, а нынче вся вышла. Приданое!.."
— Ты заговорился, братец, а мне некогда, — поморщился Солов. — И конь твой плетется…
— Ничего, барин, он у меня сейчас побежит! — Извозчик, размахнувшись, хватил коня кнутом, тот рванулся и, яростно кусая железо, побежал рысью. Антил опять сел вполоборота. Поглядывая вперед и помахивая кнутом, он продолжал:
— И что вы скажете, добрый барин. Свалилась на меня и третья беда. Тут такая штука. Тесть-то подал на меня мировому. А тот — раз! — и присудил пролетку вернуть живоглоту. И сроку дал одну неделю. Куда деваться теперича? Пролетку купить? Кишка тонка. Выходит, продавай животину и нанимайся снова в хожалые.
— Да ты смотри, наедешь еще на кого!. — прервал его Солов. — Не гони так…
— Слушаю, — Антип подтянул вожжи. — Скакун у меня первостатейный. Деньги я за него возьму шалые. Только што дальше? Может, помогли бы мне, барин, советом каким? Али службу где какую? Я на все могу пойти…
— Гм… Чем я тебе помогу, братец? А впрочем, не хочешь ли табельщиком пойти ко мне на фабрику? Только уговор: служить не хуже, чем на Обуховском. Понял?
— И-и, барин! За такую благодать по гроб жизни останусь слугой вашим. Только устройте. Ведь я и это дело знаю.
И взопревший под своим новеньким армяком Антип принялся от радости покрикивать на неловких прохожих…
За Политехническим институтом Солов слез, сунув извозчику целковый.
— Ожидай меня, братец. А как вскочу — мчи во весь дух к Лесному.
— Слушаю, барин!..
Направляясь к лесопарку, Солов думал о тех превратностях судьбы, которые за какие-нибудь пять-шесть дней все переменили в его жизни. Из безработного интеллигента, считавшего себя марксистом, он вдруг стал фабрикантом. И все же он не был удовлетворен своим положением. Умирая, отец оставил состояние архирасстроенным: долги, незавершенные проекты, сомнительные акции, тяжбы. Предстояло сводить концы с концами, а беспокойная жизнь дельца была ему не по сердцу. Нужно думать о другом: о приобретении значительного и устойчивого капитала, чтобы иметь вес в обществе. Только удачная женитьба на богатой поправила бы дела и дала возможность ему, Солову, стать в жизни молотом, а не наковальней. Для осуществления этого плана он хотел искать поддержки у зашевелившихся земских деятелей — либералов, мечтающих создать свою партию конституционалистов.
А российским либералам, начавшим издавать свой печатный орган "Освобождение", все больше сочувствуют заграничные финансовые круги. И кто знает: не замелькает ли завтра-послезавтра рыжая борода Петра Бернгардовича Струве на трибуне российского парламента? Не станет ли сей Агенобарб [6] российского либерализма премьер-министром конституционного царя?
Что ж, тогда он, Петр Евгеньевич Солов-младший, стал бы играть не последнюю скрипку в оркестре своего тезки. Ведь Струве знал его еще в пору модного увлечения "легальным марксизмом". Надо только зарекомендовать себя в глазах этих генералов без армии и показать несравненному Петру Бернгардовичу, что за ним, за Соловым, уже идут рабочие массы.
Однако как тошно плестись по такой жаре на сходку, когда всего лучше бы сейчас слушать симфоническую музыку в курзале Териок или купаться в море?
Да и что, собственно, сказать этому беспокойному плебсу? Конечно, хорошо бы убедить его в том, что за границей "марксизм переживает кризис", что там пролетариат уж более не помышляет о баррикадах…
— Петр Евгеньевич! — раздался чей-то робкий голос.
Опершись на трость, Солов обернулся и посмотрел своими серыми холодными глазами на говорившего:
— А, Спиридон. Ну как? Народ собран?
— Собран, Петр Евгеньевич. Все на месте.
— А как в смысле этого? — он поморщился и покрутил тросточкой в воздухе.