— Это все оттого, что с твоей помощью, дорогой Глеб, я покинул тюрьму вовремя, — говорил он Промыслову.
Немного странным и необычным казалось Бахчанову искать убежища в квартире генерала. Но Промыслов утешал:
— Будь покоен, Алексис. Сюда не заглянет, по крайней мере в ближайшие сорок восемь часов, ни одна собака из охранки. Квартира эта малолюдна и вне подозрений, даже со стороны господина младшего дворника. Сам же хозяин сейчас volens nolens [7] прикован подагрой к своему любимому креслу и только изредка позволяет навещать себя самым близким друзьям. Мне он позволил, с моим бывшим товарищем по университету, то есть с тобой, свободно пользоваться домашней библиотекой. Нам, видишь ли, нужно изучить иностранную литературу о беспозвоночных. Такова благопристойная причина нашего пребывания здесь.
— Ну, а дальше что?
— А Питере тебе работать, конечно, невозможно. Департамент полиции поднял на ноги всю свою преисподнюю. Мы думаем не сегодня-завтра отправить тебя в один из западных городов. Дело теперь только за документами и деньгами.
Затем Промыслов сказал, что он очень хорошо представляет себе, как будет взбешен этот новоявленный Катон из судебной палаты — Аркадий Геннадьевич, — когда узнает о побеге тех, кому мечтал нашить на спину каторжный туз. Ведь именно Некольев и должен был выступить на суде с обвинительным заключением по сфабрикованному им делу группы искровцев.
— Знаешь, если бы не требования конспирации, я бы не отказал себе в удовольствии выразить ему свое сочувствие, — смеялся Промыслов. — Кстати, наш гостеприимный хозяин знает его и нередко принимает у себя.
Бахчанов с беспокойством поглядел на двери, ведущие в библиотеку генерала.
— А не кажется ли тебе, Глеб, что даже кратковременное пребывание здесь — все-таки игра с огнем?
— Конечно, с огнем, — продолжал смеяться Промыслов, — только прибавь: с бенгальским.
И он пояснил: Некольеву сейчас не до визитов. У него самого в особняке сегодня состоится съезд гостей. Съедутся всякие чины и биржевые дельцы. Переполох наделало письмо, недавно присланное Платоном. Он стал на Дальнем Востоке очень близким к тамошнему наместнику и, таким образом, сейчас находится в курсе всех планов, вынашиваемых придворной камарильей. Между Некольевым и Промысловым-старшим возникли трения. Генерал рассказывал, как все это произошло. Однажды захворал Промыслов-старший. У него на некоторое время даже отнялась нога. Врачи ждали повторного удара. Вкрадчивый Аркадий Геннадьевич поспешил напомнить встревоженному тестю, что следовало бы подумать о близких, об их будущем обеспечении.
Промыслов-старший вызвал нотариуса, стал советоваться о проекте завещания. Конечно, Аркадий Геннадьевич и в этом деле принял самое энергичное участие. Он настоятельно советовал своему тестю вычеркнуть из числа наследников опального младшего сына и вообще отречься от него. При этом он сослался на свое официальное положение в обществе, считая, что покровительство отца такому сыну позорит всю фамилию. Промыслов-старший колебался. Он выражал надежду, что сын его еще одумается. Он ссылался на "голос крови", на нежелательность скандала. Но Аркадий Геннадьевич пугал возможными неприятностями, могущими угрожать Промыслову-финансисту со стороны департамента полиции и Промыслову-военному со стороны наместника.
Дальше в лес — больше дров. Произошел крупный разговор, затем спор, в результате которого раздраженный тесть порвал проект завещания.
— Нечего ожидать моей смерти, — заявил он зятю и дочери, — а капиталы пущу в дело!
Он выздоровел и снова принял участие в биржевых операциях. Тут подоспело письмо Платона. Тот настоятельно советовал отцу принять участие в южноманьчжурских концессиях, суливших миллионные прибыли.
— Во всей этой капиталистической свалке я, разумеется, не принимаю никакого участия, — сказал Глеб в заключение, — но скажу тебе, Алексис, что за свою долю наследства в завещании я бы с Некольевым поборолся. И не ради себя, конечно, а ради партии. Всю свою долю наследства я бы отдал в ее кассу. Мы ведь очень бедны. Даже вот тебе сейчас в столь сложном положении и то не можем дать некоторую толику денег.
Когда он коснулся своих московских впечатлений, сразу же зашел разговор о Тане. Бахчанова очень интересовала ее жизнь.
— Татьяна Егоровна молодцом, — уверял Промыслов. — Правда, за последнее время я ее мало видел, но часто справлялся о ней у товарищей. По их отзывам, она ведет себя превосходно, быстро вошла в нашу работу. Единственно, что ее тревожит, так это судьба мужа. Я предложил товарищам помочь ему бежать и устроиться с семьей где-нибудь в Финляндии. Но, говорят, состояние здоровья Лузалкова настолько неважное, что о немедленном побеге не может быть и речи. Надо как-то иначе облегчить его положение. Вот вернусь в Москву, и там что-нибудь придумаем…