Назначив Анелю связной, дядя Костя поручил ей установить контакт с шуйской боевой сотней, которую привел в Москву товарищ Арсений,[28] один из руководителей стачки иваново-вознесенских текстильщиков.
Анеля с риском для жизни пробиралась по обстреливаемым и горящим улицам. Но дойти до конца ей помешали семеновцы. Они уже двигались наперерез, да и сами шуйские товарищи к этому времени переменили место своих стычек с карателями. И теперь все, кто только был способен в этот решающий час помочь защитникам баррикад, входили в ту или иную боевую группу. Так поступил и Бахчанов со своими друзьями, и Анеля, наткнувшаяся на "пяток" Тынеля.
В предвидении близкой схватки с противником он расставлял стрелков возле окон дома. Увидев соотечественницу, снял шляпу:
— День добрый, Анелечка! — и, подойдя к ней, предупредил: — За той пустынной улицей царисты. А тут кругом свои. В том числе наш лекуневский друг.
При имени Бахчанова Анелины глаза словно бы засветились. Да, рядом с этим человеком она готова на самые опасные испытания, подобно тому как он сам в Лодзи делил опасности с незабвенным Людеком.
Тынель дулом карабина показал на противоположный дом.
— Он сейчас там, — и тихо добавил: — Задумали угостить петербургских катов перекрестным огнем. Как кипяток на голову!
Над крышей оглушительно грохнуло. Рой свистящих шрапнельных пуль взвихрил сугроб у самых ног девушки. Она торопливо перебежала мостовую.
В зашарпанном вестибюле, белом от обрушившейся штукатурки, пахло йодом и окровавленными бинтами. Две пресненские работницы и вместе с ними Лара, одетая в старый ватный жакет, перевязывали людей, истекающих кровью. Эта лихорадочно-спешная и бесконечная работа, более похожая на подвиг и хорошо знакомая Анеле, сразу подсказала девушке, что надо делать, и она без лишних слов принялась помогать усталым женщинам…
На пути продвижения царских лейб-гвардейцев, наступавших к центру Пресни, стояли три невысоких каменных дома. Один из них уже горел. Это был тот самый дом, в котором дружинники устроили засаду. Задыхаясь от дыма, они нетерпеливо ждали сигнала.
Вспоминая советы генерала Коммуны Клюзере о приемах уличной борьбы, Бахчанов предпочел действовать не на баррикаде, являвшейся, по его представлению, не больше чем простым препятствием, а из домов, позволяющих нападать на врага неожиданно. Ружейный огонь сильнее огня из револьвера, но взрыв ручной бомбы эффективнее ружейного залпа. Для полной внезапности надо только правильно рассчитать момент нападения. Вот почему Бахчанов, черный и закопченный, просил и ободрял соратников:
— Еще чуточку потерпите, товарищи. Сейчас ахнем.
И они терпели, ложась на каменные плиты лестниц, чтобы хоть сколько-нибудь избавиться от нестерпимо жарких волн воздуха. Расчет притаившихся основывался на том, что врагу не придет в голову искать повстанцев в горящем здании.
Так и случилось. Семеновцы не кинулись в этот дом. Их бескозырки с синими околышами замелькали у второго, целехонького дома. На нем-то и сосредоточили каратели все свое внимание. Там в окнах виднелись дыбом поставленные матрацы, придвинутые к подоконникам шкафы, торчало нарочно высунутое дуло старого охотничьего ружья. По замаскированным окнам был немедленно открыт беглый огонь, а вперед хлынула пехота. В эти-то мгновения боевики швырнули бомбы вниз. Казалось, само небо, бурое от дыма, с грохотом свалилось в узкую расщелину переулка. Над ним взвился столб пыли, полный криков и воплей. Ошеломленный, враг в панике отступил, побросав своих раненых и убитых.
Выглянув из окна, Бахчанов жестом призывал товарищей покинуть горящую лестницу. Сам он вышел последним, убежденный в том, что теперь каратели поневоле затормозят свое слишком быстрое продвижение к центру Пресни.
Лара, бледная, взволнованная, с воспаленными от бессонницы глазами, увидев его живым и невредимым, обрадованно помахала ему рукой. Вдруг над переулком просвистел снаряд и ударил в пустой ларек. Когда рассеялось едкое облако дыма, стало видно, что несколько человек, в том числе Тынель, отброшены взрывной волной. Бахчанов поспешил к нему.
— Болит?
— Нет, что вы, — попытался улыбнуться Эдмунд. Бахчанов взял его под руку и двинулся с ним вдоль каменного забора. Тынель слегка кривил губы или закусывал их, но ни разу не пожаловался на полученные ушибы. Он только спросил: