А то, случалось, идет Касьян, видит: его Мальчик в сторонке стоит, может, дремлет, или — так, думку свою «конячью» думает. Ну Касьян слегка присвистнет, тот встрепенется и — «аллюр три креста» прямисенько к хозяину, тут как тут...
Как-то, будучи уже в летах, Мальчик пропал. Пасся, как обычно, за забором, на задах, и исчез. День его нету, другой... Куда запропастилась коняка, — Касьян только руками разводил. Через неделю Мальчик явился. Утром, чуть свет, у ворот раздалось его ржанье. Касьян открыл ворота — конь был запряжен в полуразбитую бричку без одного колеса, на которой торчали железные обхваты — видать, укрепы от бочки... Мальчик ткнулся хозяину в плечо, всхрапнул... «Эгэш, — сказал себе Касьян, — видать був ты в “бувальцях”»...
Потом станичники подсказали: коня увели проезжие цыгане и пристроили его, продав или на что-то променяв, в другой станице, не то в Джерелиевке, не то на Грушковском хуторе, что за Косатой балкой... был слух, что и там и там видели тех цыган. И его новый хозяин определил в водовозы, чего Мальчик вынести не мог — достоинство не позволяло: известно, что конь до тех пор конь, пока под седлом, на пашне он — лошадь, а под хомутом водовозки — кляча... И при первом удобном случае Мальчик дал деру — до дому, до хаты. Не зря говорят: не сватай попову дочку, не покупай коня у цыган... Когда Мальчик совсем состарился, ослеп, Касьян, не отправил его на живодерню, благодарно держал на своих харчах, кормил и поил по-прежнему, до самой его естественной кончины.
Вот такой был у казака Касьяна, батьки деда Игната, любимый и надежный конь по имени Мальчик. Статью приглядный и хозяину верный. А иначе не могло быть. Казак и его конь не могут друг без друга. Что за казак без коня? Когда власти после революции начали изводить казачество, рассуждал дед Игнат, они сумели сделать это только наполовину. До конца, можно сказать, под самый корень, казачество подрубил уже трактор. Тот самый «фордзон», появлению которого так все радовались. А того не ведали, что он, этот вонючий «фордзон» — железная вражина для всего конского поголовья.
И эта вражина доконала-таки коня, а вместе с ним и казачество. Правда, не стало у нас и конокрадства, то, может, хорошо. Трактора крадут редко, да и кому она нужна, чертяка ржавая! Что за казак, допустим, на тракторе? Или на другом каком драндулете? С шашкой и чтоб на «фордзоне»? Так, тракторист, шофер, водила... А на коне? Орел! Победитель! Не просто всадник, пассажир, нет. Это человек — гордый и независимый, который смотрит на округу с достоинством, с высоты, ибо он, если сказать одним словом — казак!
— А красоту какую мы потеряли! — говаривал дед. — Бывало, бежит конь по луговине, хвост и грива — по ветру, из ноздрей — дым, из-под копыт — искры, а сам он — конь-огонь, как из сказки. Мечта, а не конь!
А слыхали вы хоть раз, чтобы тот «фордзон» сам нашел дорогу до хаты, до родной конюшни? Или, чтобы, он, вражина, приласкался к своему хозяину?
Расчувствовавшись, дед Игнат спрашивал нас, его внуков: «Вам снится по ночам... ну, цэй трактор? Ээ, тото, шо ни... А ось мэни кони снятся и будуть сниться не тикэ до самой смэрти, но и после нее...»
Дед Игнат считал, что если казачество начнет по-настоящему возрождаться, то неминуемо с конями. Чтобы сызмальства росли они, как одно неделимое — конь и казак, казак и его конь...
БАЙКА ТРИНАДЦАТАЯ,
про клады и сокровища, попову пуговку, да про салатовку царя Соломона
Однажды дед Игнат посетовал, что в последнее время что-то ничего не слышно про клады, да про найденные или, наоборот, ненайденные сокровища: «Чи, можэ их все пооткопалы и шукать ничого... А в старовыну их, тих кладов, було, як пчел...».
И на наши, его, деда Игната внуков, настойчивые просьбы, он рассказывал, что помнил. Да не про волшебные, охраняемые нечистой силой, а про спрятанные людьми настоящие клады, которые, правда, так же упорно не давались искателям, как и те, сказочные. А дед Игнат кое-что помнил...
Один из ближайших к станице клад, как поговаривали знающие люди, покоился под Зеленым Яром, на дне быстротечной Протоки. В те места после погрома булавинского мятежа перебежали с Дона казачки со своим атаманом Гнатом Некрасом[8]. Переселились основательно — с семьями, кое-какой худобой, и построили на кубанских островах несколько небольших городков-поселений. Некрасовцы был народ буйный. Спокойно они не жили, а вместе с бусурманской татарвой совершали, бисовы их души, набеги на русские земли. Если раньше «за зипунами» (так они называли военную добычу) ходили сюда, на Кубань и за Кубань, то теперь — с Кубани на Рассею-матушку. Не по-христиански это, но такой уж у них, тех некрасовцев, был характер и свычай, и тут уж ничего не поделаешь. Про них в России, может, и забыли бы на какое-то время, так они сами напоминали: мы, мол, вот они, знай наших!
В отместку и в упреждение тех набегов царские войска гнались за некрасовцами, бывало, до самой Протоки. Дело кончилось тем, что разбойные казачки подались на туретчину, а их потомки, внучата-правнучата вернулись на Кубань только недавно, через двести годков. Дед Игнат с одним из таких вернувшихся встречался случаем, и тот ему калякал кое-что про своих предков — кубанских некрасов...
Ну, так вот, однажды царские войска пожгли некрасовские городки, некрасовцы же, по обычаю, разбежались по камышевым плавням, а казну свою несметную в двух засмоленных колодах и бултыхнули в заводь у того Зеленого Яра. Место заприметили, но только вытащить казну из воды так и не успели — вскоре царские полки вновь нагрянули в эти места, и некрасовцам пришлось откочевать сначала под Анапу, а потом и вовсе за море, к султану турецкому, стало быть. А колоды те долгие годы стерег оставленный при них одноглазый казак Перетятько. Жил он в плавнях, где-то на островах у него были землянки, ловил себе рыбу, охотился и за омутком приглядывал, чтобы никто ненароком те колоды не поднял. Пробовали Перетятьку схватить и допросить с прилежанием, чтобы открыл он секрет, да где там — плавни он знал, как свои драные штаны, от погони смывался мигом. Был тут — и нет его. А то, бывало, каюк его — вот он, а его — как не было. Он, чертяка косой, может, лежит на дне той плавни, через камышинку дышит, пойди, найди его...
Пробовали подстрелить, да без толку, заговоренный он был, и пули его не брали. Так было много лет, но в конце концов его-таки достали: полковой поп дал одному казаку пуговку от своей рясы, тот зарядил ею ружницу и, помолясь, стрельнул по тому Перетятьке. Пуля-пуговка попала ему в здоровый глаз, некрасовец матюгнулся, сослепу врезался своим каюком в проплывавшую по водяной стремнине корягу, и копырнулся за борт. Его утоплое тело прибило к берегу в семи верстах от Зеленого Яра, да что толку — рассказать про свою тайну мертвяк уже не мог... Пуговку, правда, из его глаза достали, вернули попу, а колоды с некрасовской казной теперь уже никто показать с точностью не мог. Зеленый Яр большой, где их искать, тут или там, под этим берегом, или под тем?..
А искали. Много раз цедили Протоку сетями, шуровали дно баграми. И колоды иногда поднимали, только обычные. Дубы мореные, да не смоленые, с сучьями и дуплами, но без злата-серебра.
В таких поисках участвовал и дядько деда Игната Спиридон. Пригласил его однажды хороший знакомый, станичник Охрим Довбня. Так, мол, и так, на хуторе у того Зеленого Яра доживает свое один старичок, дальний родич Охрима. И тот дедок, дай ему Бог здоровья, знает тайну некрасовской казны. Не так уж, чтобы совсем точно — вот тут лежат те колоды и нигде иначе, а приблизительно: «дэсь тут, от тих бурунов до сухого явора». Дедок уже в годах и самому ему не под силу то нелегкое дело, чтобы, значит, завладеть кладом, но вот ежели Охрим с надежным другом возьмутся, то некрасовское злато-серебро, считай, у них в торбе. Он, Охрим, уже приготовил старую борону, а если к ней прицепить для верности две-три четырехконцовые кошки, то, опустив ту борону на вожжах в воду и «потягав» ее по дну указанного родичем-старичком места, они обязательно подцепят те колоды, даже если они засосаны в донный ил или песок…
8
Некрас — Некрасов, Игнат Федорович (ок. 1660–1737) — один из ближайших сподвижников атамана войска Донского К.А. Булавина, активный участник булавинского восстания. После поражения увел около 8 тыс. человек за турецкую границу — на Кубань, где организовал свою «республику». Составил своеобразный кодекс «Заветы Игната».