– Вот сучье вымя! – взревел Гавреченков. – Попали так попали!
По интенсивности кровотечения и студенту пятого курса было бы понятно, что эту рану не ушить, не прижечь лазером и не заткнуть салфеткой. Нужно было удалять матку.
Так случается – планировали сделать одну операцию, а получили две. Ничья вина – слепой случай, пакостное стечение обстоятельств. Данилов порадовался тому, что пациентка спит медикаментозным сном и ничего не знает. Недолгая и корыстная радость сменилась сочувствием к женщине, которая не сможет больше никого родить, а потом стало не до чувств. Усложненная и удлиненная операция легла на анестезиолога не менее тяжким бременем, чем на хирурга.
Вначале у оперируемой, несмотря на предпринятые Даниловым превентивные меры, вдруг резко упало давление.
Затем внезапно стало нерегулярным дыхание.
Под конец операции, когда в подставленный операционной сестрой таз шлепнулась огромная окровавленная матка, на мониторе пошли экстрасистолы (внеочередные по отношению к нормальному ритму сердца сокращения сердечной мышцы). Не слишком частые – от пяти до девяти в минуту, – но тем не менее заставляющие насторожиться. Данилов мысленно проклял все на свете, пытаясь понять причину их появления: его действия не могли привести к этому. Скорее всего, у пациентки были какие-то скрытые проблемы с сердцем. Отметив в уме, что после операции надо не забыть пригласить кардиолога на консультацию, Данилов купировал экстрасистолию. На «скорой» приходилось решать проблемы и посложнее, правда, не в момент операции; одна инъекция – и внеочередные сокращения исчезли.
Налепив клейкую повязку на аккуратно ушитый разрез, Гавреченков отошел от стола и замер, ожидая, пока операционная сестра развяжет завязки его халата.
– Всем спасибо!
Азы вежливости в роддоме соблюдали все, даже записные хамы. Правда, заведующий ОПБ произносил слова благодарности как проклятие.
– Я через полчаса загляну к вам, Владимир Александрович, – сказала Данилову Федоренко.
Прооперированная была то ли ее одноклассницей, то ли соседкой – Данилов в подобные нюансы никогда не вникал, предпочитая не делить пациенток на «чьих-то» и «ничьих».
– Какой смысл? – пожал плечами Данилов, решив, что Федоренко хочет сообщить своей подопечной о произошедшем в ходе операции. – Через полчаса она вряд ли придет в себя настолько, чтобы все осознать. Я приглашу вас, когда будет можно.
– Владимир Александрович, у меня есть разговор к вам, – сделав ударение на последнем слове, сказала Федоренко.
– Ко мне? – Данилов был искренне удивлен. – Какой, Татьяна Викторовна?
– Приватный, – ушла от ответа собеседница. – Так я зайду?
– Через час, – ответил Данилов. – Пока переведем, пока документацию оформлю.
– Хорошо, пусть будет через час. Только вы не уйдете к тому времени?
– Я сегодня дежурю.
– Вот и прекрасно.
Федоренко с полминуты постояла около пациентки, пока еще лежавшей на столе, и вышла из операционной. Даже бесформенная хирургическая пижама не могла скрыть прелести ее фигуры.
Глава четвертая. Вполне пристойное предложение
Федоренко появилась в ординаторской ровно через час – минута в минуту. Данилов отдыхал: играл в го на смартфоне. Голова работала плохо, и проклятый компьютерный интеллект выигрывал, тесня Данилова на всех направлениях.
– Как удачно я зашла – вы ничем не заняты, – порадовалась гостья.
Данилов думал по-другому, но ничего не сказал: сам же просил прийти через час.
Федоренко прошлась по ординаторской, разглядывая фотографии, которыми были увешаны стены. Анестезиологи называли эту экспозицию «нашим вернисажем»; тут было все: рабочие будни и домашние праздники, прогулки и пикники, традиционные фотоотчеты из туристических поездок и торжественно-примороженные снимки с различных конференций и семинаров.
– Что-то я вас здесь не вижу, – отметила Федоренко. – Или вы еще не успели вывесить свои фотографии на этой «стене почета»?
– Я не люблю фотографического эксгибиционизма, – сухо ответил Данилов.
Во взгляде его, устремленном на гостью, сквозило неприкрытое желание поскорее закончить разговор.
– Представьте себе – я тоже! – Гостья уселась на диван, выставив напоказ свои длинные ноги, которыми гордилась так, что хирургическую пижаму надевала только в родовой зал или операционную. Сейчас же на ней был кокетливо укороченный халат ослепительной белизны, не столько прикрывающий ноги, сколько подчеркивающий их длину.