– Ничего-о-о! Будет молодежной фракцией! Комсомол! – подбодрил меня Алексей Венедиктов, который, как настоящий педагог, во время съездов то и дело подходил и, будто своей ученице, ласково вздергивал пальцем нос – для поддержания боевого духа.
Блевоты у Слоним дома по счастливой случайности не оказалось. Зато в изобилии были разбросаны экскременты.
– Мария Ильинична, там у вас в комнате на полу кто-то накакал, – уважительным тактичным шепотом сообщала я Маше на ухо.
– Остается надеяться, что не гости, – хладнокровно комментировала Слоним.
Кроме гостей, нагадить на пол, конечно же, было много кому: в доме у Слоним всегда находились штуки две-три приблудных собаки (сейчас, с переездом Маши за город, амплитуда колебания собачьего поголовья возросла до пяти-семи штук и оказалась щедро разбавлена конем Пушкиным, павлином Кузей и его полигамной многодетной семьей, а также безвестными, но красивыми крылатыми и водоплавающими гадами, породу которых я назвать затрудняюсь).
Среди обитателей же первого, московского Машкиного ковчега был и легендарный Палыч – дворовый пес, названный так в честь Антона Палыча Чехова – потому что его, умирающего от чумки, провез контрабандой в поезде с гастролей из Ялты и вылечил Машин муж, актер МХАТа Сергей Шкаликов, Шкала.
Но на Палыча в тот раз грешили зря. Потому что когда я полезла в морозильник, чтобы достать лед, то обнаружила там, внутри, подо льдом, все ту же самую замороженную какашку, что раньше валялась на полу. Оказалось, что это все Шкала. Нет, Серега не накакал, конечно, – но зато купил искусственные экскременты и подсовывал их нам везде… Зато как Шкала переводил нас через Майдан на своей гитаре!
Вот в такую, сумасшедшую, квартиру в старинном доме на Немировича-Данченко, как ни странно, и стремились попасть все ведущие политики страны. Дом был замечателен еще и тем, что из кухонного окна по пожарной лестнице можно было вылезти на крышу, а оттуда, сверху, как на ладони было видно Москву. Именно по этой лестнице вместе со мной и парой коллег, которые были еще в состоянии держаться за поручни, на крышу в начале 90-х годов лазал известный экономист Андрей Нечаев (развлекавший меня по пути своим фирменным, фамильным эквилибристским фокусом с нереальным выгибом большого пальца руки), и тогдашний градоначальник – тихий Гавриил Попов (вконец запуганный фамильярным обращением моих сугубо трезвых коллег дорогой Гаврила!), и прочие активные действующие лица постреволюционной России первого созыва.
Туда же, к Маше, поднимался выпить водки с журналистами (и по-отцовски посочувствовать мне – непьющей) замечательный актер и потрясающий человек Всеволод Абдулов, живший этажом ниже. Время от времени заваливались и коллеги Шкалы по МХАТу – обаятельный дебошир Ефремов-младший и талантливая актриса Евгения Добровольская.
Каждый раз, прилетая из Нью-Йорка, в гости к Маше Слоним спешил зайти и наш общий американский дядюшка -Алик Гольдфарб, всегда приносивший, как волхв, один и тот же набор даров: роскошное (как меня уверяло пьющее большинство) французское вино и, наоборот, самые дешевые советские рыбные консервы на закуску. Потомственный авантюрист Гольдфарб, который во времена СССР даже родного папу умудрился выгодно выменять на советского шпиона, теперь водил дружбу то с Соросом, то с Березовским, но всегда оставался нашим, готовым в любой момент показать всем своим приятелям-олигархам кукиш в кармане, ради того чтобы затеять какой-нибудь очередной сумасшедший проект в поддержку друзей-журналистов в России.
И именно оттуда, с Машкиной колокольни на улице Немировича-Данченко, где открывался прекрасный вид на старый центр Москвы, я впервые свысока и взглянула на Кремль.
Некоторые политики – например Егор Гайдар, в бытность премьером, и Шахрай, в бытность вице-премьером, – просили устроить выездную сессию у них в кабинете – потому что охрану их сразу хватал кондратий, как только она видели, в какую фата-моргану зовут их босса. Тогда мы приходили к ним сами. А Слоним даже и туда, в кабинеты высоких начальников, умудрялась пронести с собой частичку своей фиганутой квартиры.
Однажды она вдруг начала громыхать по чиновничьему столу каким-то пакетом:
– Ой, извините, это у меня там кости гремят…
У высокопоставленного чиновника вытянулась морда.
– Ну в смысле – собачьи кости… Ну не собачьи, конечно, – понимаете, а говяжьи – мне собак кормить надо… – начала оправдываться Слоним.
Стук Машкиных костей так до сих пор и остается для меня самым лучшим камертоном в общении с государственными чиновниками любого ранга.
Вскоре, с приходом новой политической эпохи, состав наших гостей резко сменился. По символическому совпадению, переехала в новую квартиру, поближе к Кремлю, и Маша: теперь мы уже звали Татьяну Дьяченко, Бориса Немцова, Альфреда Коха, Михаила Ходорковского, Александра Волошина – в дом на Охотном ряду, дверь в дверь с нынешней Госдумой.
Работать в этой засвеченной явочной квартире было уже просто невозможно. Как-то раз, когда к нам в гости заявился Немцов (служивший в тот момент в ельцинском правительстве), я, воспользовавшись тем, что вся компания еще только рассаживалась и разогревалась аперитивом, быстренько додиктовывала в редакцию репортаж о перестановках в Кремле по городскому телефону. И вдруг, безо всякого щелчка, в мой телефонный разговор гладко вклинился нежный женский голос:
– Здравствуйте, извините, пожалуйста, что я вас перебиваю, но не могли бы вы позвать к телефону Бориса Ефимовича?
От такого свинства я просто опешила. Ну, думаю, Немцов совсем уже обнаглел! Мало того что он каким-то девушкам наши телефоны раздает, – так они еще и в телефонные разговоры каким-то хитрым фокусом встревают!
– Нет, не могла бы позвать! – злобно отрезала я. – У меня срочный репортаж, будьте так любезны перезвонить позже.
– Ой, ради Бога, простите, не сердитесь! – сбивающимся смущенным голоском начала оправдываться девушка. – Дело в том, что с ним срочно хочет поговорить Борис Николаевич, – это из приемной президента вас беспокоят…
Как– то раз позвали Березовского. В честь диковинного гостя хозяйка дома даже наготовила котлеток: Ну он-то наверняка есть не будет, побрезгует… Ну ничего -нам больше достанется… Этот прогноз не оправдался. Как не оправдался и прогноз других моих коллег, что Березовский посидит полчаса – и убежит.
И котлетки почти все съел. И часа четыре с половиной в гостях просидел, уморив разговорами даже самых стойких репортеров. Я в тот день дежурила в газете и приехала позже всех, часа через два после начала встречи. Подхожу к дому, уже даже и не надеясь, конечно, застать Березовского. И тут навстречу мне из подъезда выскакивает совершенно осоловевший Пархом (Сергей Пархоменко – тогдашний главный редактор журнала Итоги, по сути, уничтоженного потом в ходе путинского раскулачивания Гусинского) и на все мои расспросы только в ужасе машет руками:
– Не-е-е! Никуда он оттуда уже не уйдет!!! Мы все помрем, а он все говорить и говорить будет…
Меня же в Березовском больше всего поразили его длинные, тонкие, музыкальные, невероятно чувственные и нервные пальцы, которыми он эти самые Машкины котлетки тягал из мисочки. Эти аристократичные пальцы категорически не вязались со всем публичным образом этого человека.
Но вот уж кто действительно мог уморить нас беседами, так это Явлинский. Этого политика долго упрашивать прийти в гости не приходилось. Но как только его впускали в дом, он затягивал свое обычное, мерное, нарциссическое соло. И уже примерно на десятой минуте давно знакомой всем арии Явлинский о Явлинском с любовью мы тихо начинали засыпать, не похрапывая только из приличия. Из всех его рассказов мне запомнился только один-единственный (видимо, как раз потому, что там не было ни слова о нем, любимом)…