Забывшись в сладких воспоминаниях всего на несколько секунд, заметался наш Нюх в объятиях неразрешимой дилеммы. Ну вот же он, спирт вожделенный, радость пьянства и денежной выгоды в себе несущий, берет и безвозвратно утекает в недра неблагодарного и неплатежеспособного механизма, ему, прапору, на прощание даже лапкой не помахав! А он, бедолага несчастный, при себе даже фляжки банальной не имеет, чтобы хоть толику малую себе на пользу заполучить. Ни фляжки, ни бутылки какой-нибудь невразумительной. А спирт между тем все утекает и утекает, и уже совсем скоро грозит в канистре полностью закончиться, ему, прапору, о себе только грустные воспоминания оставив. Вот ведь беда-то какая! Как же тут быть бедному человечку?! Так же совсем рассудка от расстройства лишиться можно. Отливать же срочно нужно!
Ну он и отлил.
Не имея подходящей посуды, но имея строгих контролеров в лице офицерского состава, расположившихся где-то в темноте у подножия стремянки, не нашел наш Нюх ничего лучшего, кроме как отлить максимально возможное количество спирта непосредственно в себя, в прапорщика. Отхлебнул, что называется, во все горло от щедрот предоставленных, высоко запрокинув голову и возведя почти пустую канистру над собой подобно статуе горниста из пионерского лагеря. Остатки спирта в количестве трех литров ринулись в ущелье разверзшегося рта и, не полностью в нем поместившись, окропили всего прапорщика густо пахнущей жидкостью. На секунду замерев в благоговейном восторге от того, что дилемма была-таки решена, прапорщик вдруг выпустил уже пустую канистру из лапок и, немного поколебавшись на вершине стремянки, рухнул за ней следом.
Отчего это произошло, каждый может представить себе самостоятельно. То ли от того, что такое замечательное количество алкоголя, интегрированное в организм одним решительным движением, привело этот организм в состояние полного опьянения практически мгновенно, то ли по той причине, что чистый спирт – это вам не халва с изюмом и не йогурт с малиной. Он, этот чистый спирт, даже в меньших количествах, нежели в том, каковое прапорщик одним глотком потребил, к ожогам гортани и других слизистых привести может. Такая уж у него химическая планида и парадигма. А может, и сразу оба аргумента сработали, кто же его знает, но только не удержался Нюх на стремяночной вершине спиртовой власти и сверзился вниз вслед за канистрой с шумом и грохотом, той канистре совершенно не уступающими. Как говаривал некогда товарищ Новиков Борис Кузьмич: «Загремел под фанфары!»
Боевые товарищи, которые до этого обеими руками крестились и на партийных билетах клялись, что они прапора, случись чего из неприятного, обязательно на лету поймают и нежно, ни в одном месте не ушибив, на землю-матушку поставят, клятвы своей не сдержали. Просто немного в стороны расступились, чтоб их самих пикирующей канистрой не пришибло, и с интересом на происходящее смотреть стали. Ну а того, что следом за канистрой и прапорщик прилетит, никто же и предположить не мог, а потому напрягаться и ловить все, чему с неба свалиться заблагорассудится, им, понятное дело, никакого резону не было. Оттого и не поймали.
Прапорщик, все еще находящийся в сознании, завершив схождение и окончательно сроднившись с жесткими реалиями земной поверхности, обозвал своих сослуживцев множеством обидных слов и жалостливо попросил доставить его в медсанчасть для выяснения полученного ущерба. Жалостливо, но настойчиво попросил. Офицеры же, затаив ненадолго обиду за ругательные слова на прапора, но опасаясь, что полученные повреждения все-таки имеются, потащили последнего в сторону дежурного УАЗика, волоча несчастного военного за руки и за ноги.
В автомобиле уже начавший пьянеть прапор продолжил громко материться на клятвопреступников, часто поминая мужчин нетрадиционной сексуальной ориентации, присовокупляя к лексическому определению таких мужчин название самца домашней птицы. Три сопровождающих офицера и водитель, в корне не согласные с тем, что они петухи, в виде весомого контраргумента решили ушибленного, но непокоренного прапора дальше не везти и выгрузить в том месте, где именно теперь проезжали. А проезжали они как раз мимо казармы, где в тот момент на крылечке, пользуясь вольницей ночных полетов, мирно покуривала половина рядового состава, на их удачу к тем самым полетам не привлеченная. Благодушествовали, одним словом, солдатики.
Процесс выгрузки окончательно захмелевшего прапора только прибавил к их расслабленному мировосприятию дополнительных красок и эстетического удовольствия. Ну согласитесь, это ли не занимательное зрелище: три раскрасневшихся от натуги и оскорблений офицера выволакивают за ноги уже почти ушедшего в пьяную нирвану прапора и кучкой изношенной ветоши с размаху сбрасывают на приказарменное крыльцо. Если кто видел черно-белую хронику парада победы 1945 года, когда наши деды, дай им Бог здоровья и светлая память тем, кто уже ушел, с гордостью победителей над фашизмом бросали к стенам Кремля десятки знамен и флагов уничтоженной фашисткой орды, тот вполне может себе представить, как потомки тех самых победителей метнули опьяневшего Нюха к ногам покуривавших солдат и сержантов. Нюх же, пролетев в пространстве энное количество метров второй раз за сегодня, опять же повторно рухнул всем телом на жесткую поверхность. Будучи «в уматину» пьяным, а потому, в строгом соответствии с непреложной истиной «пьяного Бог бережет», он не повредил совершенно ничего и, кажется, даже не заметил того, что кафель крыльца жесток и неприветлив. Свалившись на этот самый кафель кучей бесформенного тряпья, Нюх, уже окончательно убывая из сознания, громко икал и пускал противные пузыри одновременно и ртом, и обеими ноздрями. Некоторые неразборчивые звуки из него еще вырывались, но связать их в единую конструкцию, несущую смысловую нагрузку, возможным уже не представлялось. Кончилось все тем, что дежурный офицер, ответственный и строгий майор, вызвал патруль из комендантской роты и приказал отправить «дурака» на гауптвахту, предварительно завезя «лишенца» в медсанчасть, дабы убедиться в том, что на «губу» везут все еще живого арестанта.