Меня остановило восклицание Джованни Брачческо.
Под иглою Ешкзида пожелтевшая пергаментная кора, покрывавшая глобус, отделилась, подобно тому, как падает кожа с переспелого плода, и перед нами лежал большой блестящий шар.
А внутри – это было чудесное произведение искусства, – стояла, попавшая туда неведомо каким способом, фигура кардинала в мантии и шляпе – он держал в руке, словно зажженную свечу, пучок синевато-стальных пятилепестковых цветов.
Потрясенный ужасом, я едва мог взглянуть на Радшпиллера. С побелевшими губами, мертвенно бледным лицом, он стоял у стены – прямо, неподвижно, подобно статуэтке в стеклянном шаре – держал в руке ядовитый голубой цветок и пристально смотрел на кардинала.
Лишь блеск его глаз показывал, что он еще жив; мы же поняли, что дух его навеки погрузился в ночь безумия.
На следующее утро все мы – Ешквид, Финк, Джованни Брачческо и я разошлись в разные стороны – безмолвно, почти не прощаясь – последние, страшные часы этой ночи были слишком красноречивы для каждого из нас и связали наши языки. Я еще долго бесцельной одиноко бродил по земле, но более не встретился ни с кем из них.
Однажды, спустя много лет, судьба привела меня в ту местность: от замка остались только одни стены, но среди развалин под жгучим, ярким светом солнца росли в почти необозримом количестве, целыми кустами в человеческий рост, синевато-стальные цветы голубого лютика.
Bal Macabre
Лорд Гоплес пригласил меня сесть к его столу и представил меня присутствующим.
Было уже далеко за полночь, и я не запомнил большинства имен. Доктора Циттербейна я знавал уже раньше.
– Вы всё сидите один, это жаль, – сказал он и потряс мне руку, – почему вы всё сидите один?
Я знаю, что мы выпили не много и все-таки были в состоянии тонкого, незаметного опьянения, заставлявшего нас слышать некоторые слова словно из отдаления. Такое опьянение приносят ночные часы, когда табачный дым, женский смех и легкомысленная музыка обволакивают нас.
И подумать только, что в этом канканном настроении, – в атмосфере цыганской музыки, кэк-уока[8] и шампанского мог возникнуть разговор о фантастических вещах?!
Лорд Гоплес рассказывал что-то.
О братстве – существующем в действительности, о людях, правильнее, о покойниках или мнимых покойниках, – людях из лучших кругов общества, давно умерших в устах живых, даже имеющих на кладбище надгробные плиты и могилы с начертанием имени и датой смерти, в действительности же бесчувственных, защищенных от тления, лежащих в каких-то ящиках, в долголетнем, беспрерывном столбняке, где-то в городе, в старомодном доме, охраняемых горбатым слугой в туфлях с пряжками и напудренном парике, которого зовут «пятнистый Арон».
В определенные ночи у них на губах появляется бледное фосфоресцирующее сияние и калеке предписывается произвести таинственную процедуру над шейными позвонками этих мнимых трупов. Так говорил он.
Их души, на короткое время отделенные от тел, могли тогда витать свободно и предаваться порокам города с интенсивностью и жадностью, немыслимой даже для наиболее утонченных развратников.
Между прочим, они, наподобие вампиров или клещей, присасываются к бросающимся от порока к пороку живым людям, крадут нервное возбуждение масс и обогащаются им. В этом клубе, носящем, между прочим, забавное название «Аманита», бывают даже заседания, – оно имеет статуты и строгие постановления, касающиеся приема новых членов. Но это покрыто строжайшей, непроницаемой тайной.
Конца этого рассказа лорда Гоплеса я уже не мог понять, ибо музыканты слишком громко заиграли новейшую площадную песенку:
Нелепые кривляния пары мулатов, танцевавших что-то вроде негритянского канкана, все это усиливало неприятное впечатление, произведенное на меня рассказом.
В этом ночном ресторане, среди намазанных уличных девок, завитых кельнеров и украшенных брильянтами в форме подков посредников, все впечатления получали пробелы, становились уродливыми и в мозгу моем появлялось ужасное, наполовину живое, искаженное отражение всего этого.
Можно подумать, что время, когда не следишь за ним, делает вдруг бесшумный быстрый шаг, так сгорают часы в нашем опьянении, превращаясь в секунды, как искры вспыхивают в душе, чтобы осветить болезненное сплетение странных головоломных снов, сотканных из бессвязных понятий, из прошлого и будущего.
Так мне слышится из тьмы воспоминаний голос, сказавший: «Нам следовало бы написать в клуб Аманата открытку».
Из этого я заключаю, что разговор вертелся все на той же теме.
Кроме этого в мозгу у меня брезжат отрывки каких-то маленьких восприятий: сломавшаяся ликерная рюмочка, свист, – потом француженка у меня на коленях, целовавшая меня, пускавшая мне в рот дым папиросы и всовывающая кончик языка в ухо. После этого мне сунули в рот какую-то исписанную открытку, для того чтобы я тоже подписал ее, и карандаш выпал у меня из рук, – а потом я не мог этого сделать, потому что кокотка вылила мне на манжету стакан шампанского.
Отчетливо я вспоминаю только то, что мы все вдруг отрезвели и стали искать открытку в наших карманах, так как лорд Гоплес во что бы то ни стало хотел вернуть ее, но она так и исчезла бесследно.
***
визжали скрипки припев и погружали наше сознание в темную ночь.
Закрывая глаза, можно было подумать, что лежишь на черном, толстом, бархатном ковре, где вспыхивают отдельные красные, как рубины, цветы.
– Я хочу чего-нибудь съесть, – услышал я чей-то голос,
– Что-что?
– Икры! Тупоумие!
– Принесите мне – принесите мне – принесите мне маринованных грибков.
И мы все ели кислые грибки, плававшие вместе с какой-то острой травой в слизистой, прозрачной, как вода, жидкости.
И вдруг у нашего стола появился странный акробат в болтающемся трико, а направо от него замаскированный горбун с белым, как лен, париком.
Рядом с ним женщина; и все смеялись.
«Как он вошел с теми?» – и я обернулся. Кроме нас в зале не было никого. «Ах, да что там», – подумал я, – «Ах, да что там».
Мы сидели за очень длинным столом, и большая часть скатерти сверкала белизной тарелок, и стаканов не было.
– Господин Мускариус, протанцуйте нам что-нибудь, – сказал один из присутствующих и ударил акробата по плечу.
«Однако они на короткой ноге друг с другом», – старался я сообразить. – «Вер... вероятно он уже давно здесь, вот этот-этот, это трико».
Потом я посмотрел на горбуна, сидевшего направо от него, и его взгляд встретился с моим. Он был в белой лакированной маске и вытертом светло-зеленом камзоле, совершенно изодранном и покрытом заплатками.
С улицы!
Его смех был похож на журчащий рокот.
«Crotalus! – Crotalus horridus[9]», – вспомнил я слово, слышанное мною в школе; я не помнил его значения, но я вздрогнул, когда тихо произнес его.
Вдруг я почувствовал, что пальцы молодой женщины трогают мое колено под столом.
«Меня зовут Альбина Вератрина» – прошептала она, заикаясь, словно желая сообщить тайну, когда я взял ее за руку.
Она близко придвинулась ко мне, и я неясно вспомнил, что это она вылила когда-то стакан шампанского мне на манжету.
8
Кэк-уок (или кекуок) — танец американских негров, вошедший в моду в начале XX в. в Европе и Америке.
9
Полосатый гремучник (лат. Crotalus horridus) — ядовитая змея подсемейства ямкоголовых семейства гадюковых.