Разозлился — жуть. Но понимая, что Перова вправе распоряжаться собой так, как заблагорассудится, задавил гнев, взлетел на ольху, на нижней ветви которой начиналась самая лучшая «тропинка», ведущая к светелке бывшей возлюбленной, сел так, чтобы меня можно было увидеть из окна, и немного подождал. Благо затягивать проводы эта женщина не любила и после ночных забав вставала с кровати только для того, чтобы одарить… хм… нынешнего мужчину прощальным поцелуем, выглянуть наружу, убедиться в том, что он взобрался на ажурную кованую ограду незамеченным, и помахать ручкой.
Не изменила своим привычкам и в этот раз. Пресекла попытку более крупного силуэта продолжить веселье и повелительным жестом заставила продолжить сборы, после их завершения плавно и очень эротично перетекла в вертикальное положение, проводила гостя до подоконника, обожгла коротким прикосновением чувственных губ и требовательно толкнула в грудь. А после того, как силуэт возник в поле моего зрения, позволив оценить породистое лицо, изысканность манер и примерную стоимость модного шмотья, подалась вперед и… смертельно побледнела.
Я прикоснулся указательным и средним пальцем к правой брови, дабы лишить Перову возможности в дальнейшем что-нибудь соврать, презрительно усмехнулся и спрыгнул на тротуар. Впрочем, шевеление губ, выдохнувших мое прозвище, все-таки заметил. Поэтому следующие полчаса-час, бездумно шарахаясь по Савватеевке, вспоминал именно это. Правда, перед глазами все равно мелькали картинки из недавнего прошлого, но все реже и реже. Ибо я прекрасно понимал, чем руководствовалась Лиза, меняя меня, засечника, на аристократа из Метрополии: чисто теоретически он мог вытащить ее в высший свет и подарить Счастливое Будущее, а я, экзотическая зверушка — нет.
«Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше…» — в какой-то момент напомнил себе я, неимоверным усилием воли задвинул куда подальше весь негатив, огляделся, сообразил, куда меня занесло, и отправился к Гараниным. А для того, чтобы не думать о предательстве своей первой женщины, забивал голову всякой ерундой — прикинул, чем можно было бы порадовать Пахома Яковлевича, его супругу и детей, заглянул в пекарню Марфы Шипиловой, набрал большой бумажный кулек пышущей жаром сдобы, впился в зубами в булку с изюмом и постарался насладиться ее вкусом.
Увы, получалось откровенно неважно, поэтому, оказавшись на Таежной, заглянув в витрину бакалейной лавки и увидев отражение своего лица, я решил не пугать малышню и позволил себе дотронуться до свежих шрамов на костях-трапециях запястий, мысленно дотянулся до пространственных карманов, вживленных прямо в тело, «нащупал» спрятанные там артефактные костяные клинки, вспыхнул от счастья и на несколько мгновений провалился в прошлое.
…Ощущений, которыми сопровождалось возвращение в сознание, я не пожелал бы и врагу — у меня то поднывали, то стреляли фантомными болями магистральные каналы рук и отростки периферийных, окружающие верхние части бедренных костей, мучительно крутило ядро и жгло практически обнуленный резерв. На «материальном плане» все это сопровождалось очень сильным ознобом, головокружением, тошнотой, сухостью во рту и дикой слабостью. Впрочем, стоило мне прийти в себя, как где-то справа-сбоку прошелестела открывающаяся дверь, а еще через несколько мгновений перед лицом возникло страшно довольное лицо деда: